Вечером из монастырских ворот выплыла группа монахов. Они вели под руки пожелавшего лично обойти свою паству отца прелата, уже не столь торжественно облаченного, более доступного, милостивого, интересующегося, как люди расположились на ночь, как творят вечернюю молитву, и готового щедро одаривать своими благословениями. Его тотчас узнали. Повстречавшиеся по дороге паломники при виде прелата преклоняли колени, восславляя в его лице всевышнего, целовали край сутаны или падали пред ним ниц, раскинув руки. Женщины шептали в экстазе: «Прелат Улицке, прелат Улицке…» А он шествовал мимо — воплощение достоинства, чуткости, милосердия. Однако мысли пастыря занимал лишь пылающий костер. Прелат увидел его еще из окна, а теперь пламя, подсвечивающее снизу кроны сосен, неожиданно возникло из-за поворота монастырской стены. Вокруг костра толпилась уйма народа. По подсчетам монахов, которые доносили о малейшем движении в лагере, собралось там около трехсот человек. А громкое пение на польском языке привлекает все новых и новых паломников.
— Откуда в немецком государстве столько варваров? — произнес разгневанным голосом пастырь, всматриваясь в огонь, пляшущий на опушке. В этот момент до ушей его долетели мелодия и слова харцерской песни. Прелат Улицке не говорил по-польски, но, прожив семьдесят лет на землях, где язык этот слышался чаще, чем немецкий, понимал многое. По вечерней росе отчетливо доносился звонкий голос:
— Что за дикие вопли! — кипятился прелат. — Брат Герхард, — обратился он к одному из монахов. — Пусть ко мне немедленно явится главарь этих каннибалов!
Когда брат Герхард в сопровождении нескольких монахов направился в сторону пылающего костра, прелата одолели сомнения. Сперва разозлился на самого себя: не оказывает ли он слишком большую честь варвару, допуская его пред свои светлы очи? Хотел даже отменить приказ, но брат Герхард был уже на довольно почтительном расстоянии. И тут прелат вспомнил, что за спиной этих «скаутов-язычников» стоит их национальная организация и находящееся в Лондоне Международное бюро скаутов, с которым последнее время вожди гитлеровской молодежи неизвестно зачем и, пожалуй, безуспешно пытались стакнуться. Вспомнил и о недавнем отказе освятить харцерское знамя. Эта возмутительная история докатилась до самого Ватикана, а пастор, кажется Шмидке, был вынужден оправдываться как мальчишка перед кардиналом Бертрамом. Прелат Улицке от возмущения не находит слов: как мог кардинал, один из столпов немецкой церкви, стать на сторону польских смутьянов?
Наконец-то брат Герхард препроводил «главаря каннибалов». Это был вожатый дружины Дукель, на редкость добродушный и спокойный человек, которого никогда и ничем нельзя было вывести из равновесия. Уходя, он поручил Станиславу следить за порядком у костра и неторопливо последовал за братом Герхардом. Еще во время мессы он подумал о неизбежности встречи с монастырским начальством. Предчувствовал, что объяснение будет не из приятных. Святой отец ждал в окружении своей свиты. Не успел Дукель поздороваться, тотчас на него обрушилась лавина, гневных слов:
— Здесь не место для военизированных организаций! Либо вы немедленно снимете свои мундиры и переоденетесь в гражданское платье, либо свернете лагерь и покинете это святое место. Всевышнему угодно видеть здесь набожных паломников, а не агитаторов великодержавной Польши. Даю вам час времени. Уходите или переоденьтесь и смешайтесь с христолюбивыми немецкими поселянами. А еще… если надумаете остаться… никаких варварских песен. Петь разрешается исключительно по-немецки. Господь не любит варварских языков. Все… Прошу передать это своим боевикам.
Дукель знал, с кем имеет дело, — прелат Улицке был известен своими антипольскими выступлениями, — и с трудом сохраняя спокойствие, слушал его речь.
— Мы не боевики и не военизированная организация, — резко бросил он прямо в скрытое под капюшоном, едва различимое во мраке лицо. — Мы носим на груди изображение той же самой богородицы, что и вы. — Дукель достал из-за пазухи медальон, но прелат Улицке едва скользнул холодным взглядом по овальной бляшке, повернулся к нему спиной и вместе со своей свитой двинулся в сторону монастыря. Дукель спрятал цепочку с серебряной ладанкой и, ощущая ее холодок на груди, направился к лесу.