— Уймись, Сташек. Еще спровоцируешь скандал.
Скандал… Как будто все, что происходило до сей поры, не было скандалом. Но Альтенберг внял совету, вернулся к сестре. Из обожженного глаза обильно текли слезы. Попытки оказать ей помощь при свете фонарика не дали результата. Уголек впился в роговицу и засел крепко. Станислав с нежностью погладил ее по голове. Он был огорчен и обескуражен. Его вечно донимал страх, как бы с ней не приключилось беды. Пожалуй, с того момента, как на каком-то польском митинге полицейские избили мать.
Между тем гитлеровцы продолжали скандировать. Публика, убедившись, что на гулянье уже не будет порядка, стала расходиться. Постепенно вопли стихли. Коричневорубашечники исчезли с уходом последнего зрителя. Остались харцеры, плясуньи, хор и полицейское оцепление. Старший по чину в сопровождении двух рядовых шуцманов подошел к Дукелю и осведомился, закончилось ли гулянье. Равнодушно выслушав несколько едких замечаний относительно пассивности полиции и получив утвердительный ответ на свой вопрос, он напомнил о необходимости тщательно погасить костер и распорядился снять оцепление.
Как это сказал прелат Улицке? Полиция едва спасла харцеров от гнева населения… Жаль, что святой отец не видел этого собственными глазами. И жаль, что не видел банд коричневорубашечников, бесчинствовавших до поздней ночи. Польские манифестации, шествие по улицам города, а затем народное гулянье привели их в ярость. Гитлерюгенд и нацистские громилы кружили по улицам подобно рою осатаневших ос, ища случая продемонстрировать свою ненависть. Ненависть ко всему, что не принадлежит к высшей расе. В ночь на Ивана Купалу разбушевавшиеся сопляки помышляли о «ночи длинных ножей». Станислав не представлял толком, что творится в городе. Иначе не отпустил бы Касю с подружкой одних. Понял он это, когда слушал их рассказ о визите к доктору Стычню. В девушек бросали камни, пока они добирались до центра. Только там удалось избавиться от преследователей. Они смогли вздохнуть с облегчением, лишь войдя в тускло освещенный подъезд мрачного дома на одной из узких улочек. А боль в глазу становилась все нестерпимее. Кася рассказывала, как они обрадовались, что уже на месте и в них не швыряют камни, а самое главное — наконец-то вытащат уголек. От этого уголька ломило почти все лицо, а внешний мир представал перед глазами каким-то расплывчатым от слез. Кася воспринимала его теперь не зрением, а, как она объясняла с присущим ей юмором, и другими органами чувств. Свидетельством тому — синяк на ноге от камня и звон в ушах от рева коричневорубашечников. Но в подъезде царила уже благостная тишина. «Доктор К. Стычень — внутренние болезни» — гласила дощечка на дверях. Поскорее бы попасть в умиротворяющую домашнюю обстановку. Прийти сюда — было идеей ее подруги, так как в сложившейся ситуации обращаться к немецкому врачу было бы рискованно. Врач, возможно, и не отказал бы в помощи, но ведь в приемной могли быть еще пациенты. Войти туда в ярких и отнюдь не немецких нарядах, в которых они возвращались с гулянья… Да, ее подруга правильно выбрала доктора Стычня. У него преимущественно лечились поляки, а с таким повреждением глаза, вероятно, справится и не окулист.
Доктор уже заканчивал прием. В очереди оставалось всего два человека. Пожилая женщина и молодой мужчина, прячущий лицо в ладонях. К сожалению, особенно они к нему не приглядывались. А что бы это дало? Казалось, этого человека донимает мигрень. И еще они запомнили его пыльник, потупленный взгляд, наморщенный лоб и то, что он скорчился в кресле в углу приемной. Ничего больше… Жаль… А может, лучше для нее? Не следует впутывать сестру в такие дела. Что они еще рассказывали? Ага, что в открытое окно снова ворвались вопли. Настырные, истеричные, вызывающие. Особенно часто повторялось: «Долой грязных польских собак!» Разумеется, не случайно. «Грязные собаки». Это следует учесть. Потом заговорила пожилая пациентка: «Разве есть в этом что-либо предосудительное, что я лечусь у польского врача? Вы тоже немец, верно?» — обратилась она к забившемуся в кресло мужчине, но тот пробурчал в ответ что-то нечленораздельное. Видимо, от боли ему трудно было говорить. Женщина умолкла. Впрочем, ее тут же пригласили в кабинет. Потом настал черед молодого человека. Он снова что-то пробормотал и жестами показал, что уступает очередь Касе. Та поблагодарила и прошла в кабинет. Доктор, хорошо знавший Касину подругу, встретил девушек доброжелательно.