— Ладно,— согласилась жена кузнеца и отдала дядюшке Мбалу его детей в обмен на детенышей Кажамы.
Кролик проворно припрятал свой выводок в другом месте, где ни леопард, ни кто-нибудь другой не смог бы их отыскать. Кажама и кузнец остановились по дороге, чтобы покурить трубку вождя деревни, а Мбалу направился прямо к кузнице и уселся там, закрыв глаза, притворяясь, будто заснул: он боялся, как бы вождь, вернувшись, не заподозрил его в обмане.
Жена кузнеца расправлялась с детьми леопарда, а сам он беспечно курил трубку, да еще ухмылялся, предвкушая, как будет наслаждаться крольчатиной.
Поболтав, посмеявшись и накурившись всласть, кузнец и леопард возвратились в кузницу. Решив, что кролик и впрямь уснул, Кажама схватил калебас с водой, опрокинул ему на голову и с издевкой воскликнул:
— Проснись, лежебока, пора приступать к работе, или ты пришел сюда, чтобы дрыхнуть?!
Дядюшка Мбалу не проронил в ответ ни звука, сделав вид, будто шутка вождя задела его за живое. Он схватил кузнечный мех за обе ручки и принялся усердно раздувать угасший огонь. Как бы случайно он швырнул пригоршню пепла и угольной пыли прямо в лицо Кажаме и кузнецу. Пока его недруги, запорошенные золой, с пеплом во рту вопили и осыпали его проклятиями, кролик прыгал вокруг них и хохотал до упаду. Кузнец и леопард долго отчищались и отмывались и только потом снова взялись за работу.
Вождь был очень недоволен выходкой Мбалу, но утешал себя мыслью о том, что кролик поплатится за все. Раздувая мехи, Кажама, как и накануне, пел и то и дело подмигивал кузнецу:
— Глупец, кто берет с собой детей!..
Дядюшка кролик был, однако, куда смышленее его, он уже знал наизусть все поговорки и присказки коварного вождя, поэтому он не растерялся и тут же пропел:
Кто был глупцом, поумнеет!..
— Зачем ты поешь при мне наглые и обидные песенки? — взъярился леопард.— Попридержи-ка язык, не то тебе плохо придется...
— Не горячись, Кажама,— остановил его дядюшка Мбалу, прикидываясь испуганным.— Я спел свою песенку в ответ на твою, мой повелитель и господин. Но если ты недоволен, обещаю больше не петь сегодня, да я и не в духе, у меня такое предчувствие, будто вот-вот случится какое-то несчастье.
Поверив, что он и вправду раскаивается, Кажама дважды похлопал его по плечу и сказал, самодовольно посмеиваясь и подмигивая кузнецу:
— Брось грустить, милый дядюшка Мбалу, и прости, если я тебя обидел. Мне почудилось, что ты надо мной издеваешься. Право же, нет никаких причин для ссор и обид. Продолжим лучше работу.
— Конечно,— поддакнул кролик, делая вид, будто очень благодарен леопарду за его утешительные слова.
Никто из них в этот день больше не пел и не разговаривал. Окончив работу, кузнец вручил Кажаме шесть новехоньких мотыг и пригласил его с дядюшкой кроликом на ужин.
Пока кузнец болтал с Кажамой и связывал мотыги веревкой, проворный Мбалу успел добежать до его дома. Он вошел в кухню и попросил жену кузнеца накормить его. Сидел он возле открытой двери, чтобы сразу же убраться подобру-поздорову, прежде чем леопард догадается, как ловко его одурачили, и быстро уписывал кусок мяса с маниоковой кашей.
Завидев вдалеке кузнеца и Кажаму,— к этому времени дядюшка Мбалу подчистил все, что положила ему на тарелку жена кузнеца,— кролик потихоньку улизнул. Прихватив крольчат, он бросился в свою деревню, чтобы предупредить сельчан: пусть они будут настороже, скоро явится разъяренный вождь.
Узнав о гибели своих детенышей, леопард тотчас же помчался на поиски кролика.
Лишь теперь до него наконец дошел истинный смысл оскорбительных песенок, которые распевал Мбалу. Как он жалел, что не разорвал обидчика в клочки!
— Ах! Какого же дурака я свалял! — шептал про себя Кажама.— Только бы мне его догнать, уж я бы отыгрался на этом проходимце за все!
Он бежал изо всех сил, но еще до его появления, по совету Мбалу, все сельчане покинули деревню и схоронились в лесу, чтобы избежать гнева вождя.
Видя, что и на этот раз его перехитрили и не на ком сорвать злость, Кажама разъярился пуще прежнего. Он поклялся, что будет беспощадно мстить всем зверям, всем живым существам, даже людям, которые тоже отведали мяса его детенышей.
Вот почему нет животного более жестокого и коварного, чем леопард. Он пожирает всех, кто только попадается ему в когти.
Хамелеон и древесная ящерица
Давным-давно, когда звери умели говорить, Нонгвена-хамелеон смастерил улей, чтобы круглый год питаться медом; с большим трудом укрепил он этот улей на ветвях толстого дерева и привязал его прочными веревками из лиан, чтобы не разрушили хищные звери и ветер, после чего он спустился с дерева и вернулся в свой дом, находившийся неподалеку.
Прошло несколько дней. Хамелеон наведался в лес посмотреть, как обстоят дела, и, к своей радости, увидел, что в улье уже поселился большой пчелиный рой; пчелы усердно трудились, приготовляя сладкий душистый мед.
Забыв обо всем на свете, Нонгвена любовался труженицами-пчелами: одни возвращались, нагруженные пыльцой, другие вылетали на поиски пропитания.
Лишь когда в глазах у него зарябило, он отправился домой. С тех пор всякий раз, проходя мимо дерева с ульем, он хоть ненадолго присаживался рядышком — понаблюдать за работой пчел. Прошло три месяца, срок достаточный, чтобы соты наполнились медом, и Нонгвена решил, что пора доставать мед. Он взял кривой нож, корзинку и калебас и направился к дереву, где висел улей.
По дороге Нонгвена сорвал пучок сухой травы, свил из нее тугой жгут, чтобы трава тлела и было побольше дыма. Подойдя к дереву с ульем, он зажег жгут принесенной из дому головешкой и полез вверх по ветвям. Добравшись до улья, он глазам своим не поверил: кто-то опередил его и забрал мед. Хамелеон ужасно огорчился и стал думать, как ему отыскать вора.
Мед был украден не весь, и Нонгвена понял, что вор не новичок в подобных делах и накрыть его с поличным не так-то просто.
Хамелеон спустился с дерева и все хорошенько обдумал. Затем он сходил домой, запасся провизией на три-четыре дня и спрятался в дупле огромного дерева, откуда мог днем и ночью наблюдать за ульем.
В тот вечер и в ту ночь никто не появлялся. На следующий день тоже никто не пришел, и Нонгвена даже стал побаиваться, уж не предупредил ли кто вора, чтобы он не возвращался. Но на рассвете третьего дня хамелеон увидел, как по дереву проворно взбирается древесная ящерица. Она сняла крышку улья, вынула соты и уселась лакомиться медом прямо на дереве, пренебрегая укусами пчел.
Нонгвена слез с дерева и закричал:
— Так это ты воруешь мой мед?!
— Почему ты обвиняешь меня в воровстве? Ведь это я построила улей! — возразила ящерица Шиква Ша Мукала, прикидываясь обиженной.
— Как только у тебя язык поворачивается это говорить?! Как ты смеешь присваивать себе чужое?
— Вот наглец! — притворно возмутилась воровка, закрывая улей крышкой. Она слезла с дерева и напустилась на хамелеона: — Ты умеешь смотреть каждым глазом в разную сторону и менять окраску, умеешь делаться незаметным, чтобы подстеречь свою жертву, и поэтому считаешь себя умнее всех, но меня тебе не провести. Убирайся отсюда, пока цел!
— Неслыханное нахальство! — вскричал Нонгвена.— Мало того что ты ограбила мой улей, так еще смеешь и оскорблять меня. Спорить с тобой — ниже моего достоинства. Да, я умею смотреть по сторонам и менять цвет — это дар, который ниспослал мне сам бог Нзамби. И ты завидуешь мне, потому что ты — жалкое, презренное существо, отличаешься от других только способностью присваивать чужое добро и оскорблять его хозяев. Сейчас я созову сюда всех зверей, что умнее, могущественнее и благороднее нас. Пусть они разрешат наш спор.
— Что ж, зови,— согласилась древесная ящерица, с набитым ртом, не переставая обсасывать сладкие соты.
Хамелеон своей обычной неторопливой поступью направился в лес и скрылся в чаще, а Шиква Ша Мукала продолжала сидеть на дереве, лакомясь сотами.