— Эрик, это ложь, — попытался возразить Льеф в последний раз, но Эрик давно уже не слышал его.
— Я соберу тинг, — пробормотал он будто бы в бреду, — будьте вы прокляты, Льеф и его раб, и ведовка Сигрун, что помогала ему. Пусть вечно сердце ваше полнит та боль, что наполнила мое. Жизнь Руна не оплатишь серебром.
Вопреки ожиданиям Кадана, визит Эрика Льефа взбодрил. Он стал меньше спать и хотя выглядел обеспокоенным, казался теперь более здоровым и живым.
Кадан все ждал, когда же Льеф захочет наказать его, и долго ждать не пришлось. Льеф сдерживался до вечера. Всю ночь не спал, а наутро, едва Кадан, лежавший на его плече, открыл глаза — встретился взглядом с холодными голубыми глазами.
— Зачем ты это сделал? — спросил Льеф.
Кадан молчал и испуганно глядел на него.
Льеф поджал губы и прижался к его лбу лбом.
— Зачем ты это сделал, галл… — почти умоляюще прошептал он, но Кадан все еще не отвечал.
— Что теперь будет? — спросил он. — По закону ты должен отдать меня конунгу, чтобы он учинил расправу надо мной.
— А ты будто бы и не боишься этого совсем?
— Нет, не боюсь. Я еще осенью должен был умереть. Я хочу только, чтобы ты выжил, вот и все.
— Я не отдам тебя. Я отвечаю за тебя как господин. Если бы он попросил виру — я бы заплатил. Он мне как отец, Кадан, можешь понять?
— Я понимаю, — прошептал Кадан и отвернулся, — я лишил тебя всех. Сначала брата, а теперь и отца. Может, все же лучше выдать меня, а, Льеф?
— Никогда.
Льеф прижал его к себе.
— Тогда что будет теперь? — спросил Кадан. Льеф молчал. Он не знал.
Ответ пришел через несколько дней. Все эти дни Льеф выспрашивал Сигрун про тинг, но та оставалась мрачна.
— Как только сможешь ходить — покинь мой дом, — сказала она. — Я не хочу рисковать из-за тебя.
Льеф кивнул.
— Я уйду раньше, — сказал он и посмотрел на Кадана, — собери нам лекарств, и на рассвете мы оставим твою избу. И Сигру… — Сигрун уже собиралась уходить, но Льеф поймал ее ладонь, и она обернулась, — спасибо за все.
Сигрун вырвала ладонь. Ее снова наполнило то чувство, которое она испытывала всегда, когда видела счастье этих двоих.
Но им не суждено было встретить рассвет в лекарской избе. Серебристый диск луны затопили облака, и ночь была темна. Льеф по обыкновению не мог спать, и все рассматривал лицо Кадана на своем плече.
— Я люблю тебя, — прошептал он, как шептал иногда в эти дни.
И потому, полный собственных горестных мыслей, он не расслышал крики вдали и не понял, кто и зачем кричит.
Только когда за окном замелькали огни, а воины Эрика окружили избу, Льеф понял. Какое решение принял тинг.
Он принялся расталкивать Кадана и, когда тот раскрыл еще сонные глаза, приказал:
— Быстрее. Набери в мешок еды и уходи.
— Что?
— Ты слышал меня.
— Сигрун, — уже слышался голос Эрика за окном. Он стоял перед входом в избу, и пламя факела освещало его лицо.
— Что?
Лекарка распахнула дверь и, удерживая нож в руках, замерла на пороге.
— Преступники должны быть наказаны. Дом, что укрыл их, будет сожжен.
Глаза Сигрун загорелись злостью.
— Ты спалишь мою избу, конунг? После всего, что я сделала для твоих сыновей?
Она вытянула руку и обвела пальцем кольцо столпившихся кругом людей.
— Вы все. Кто из вас не лежал в моей избе? Кто не приходил ко мне за зельем, чтобы снять головную боль? Кто не просил у меня руну, чтобы зачаровать доспех? И теперь вы явились ко мне с огнем?
— Ты можешь уйти, — примирительно произнес один из бондов пришедших с Эриком, — Льеф не муж тебе, не брат и не отец. Ты не должна отвечать за него.
— Но вы пришли сжечь мой дом, — на губах Сигрун заиграла злая улыбка. Ей не было страшно. Любой страх улетучился из ее груди в то мгновение, когда душа Руна покинула его тело.
— Таков закон, — ответил другой бонд и тоже выступил вперед.
— Так знайте же, — шаль Сигрун взметнулась вверх подобно языку пламени, когда она снова воздела руку и начертила в воздухе руну ненависти. — Что будет проклят всякий, на чьих руках окажется моя кровь. Что будет вечно скитаться в мире людей, потеряв дорогу в царство богов, тот, кто отважится первым бросить факел в мой дом.
Наступила тишина. Никто не желал теперь выходить вперед, все до одного бонды поверили ее словам.
А затем оставшиеся в доме услышали гортанный выкрик Эрика — и тут же полный боли и ненависти женский вопль. Факел Эрика первый пересек очерченную рукой Сигрун черту, и головня угодила ей в лицо.
— Будь ты проклят, — прокричала она. — Будь ты проклят, конунг, который не знает верности и убивает своих детей.
Льефу, кое-как поднявшемуся с кровати, удалось добраться до нее и затащить в дом, а Кадан тут же захлопнул дверь.
— Что теперь? — спросил он.
— Мешок, — приказал Льеф.
Ответственность за близких придала ему сил.
Факелы уже неслись к избе один за другим.
Усадив подвывавшую от боли Сигрун на пол, Льеф принялся отбрасывать с пола шерстяные ковры, отыскивая вход в подземный дом — он знал, что найдет его, потому что именно так Рун проникал в избу — и рассказывал об этом ему.
Наконец, обнаружив люк, ведущий под землю, он распахнул его и первым втолкнул внутрь Кадана, державшего в руках мешок с едой.
Льеф попытался ухватить Сигрун за плечо, но та отбивалась как могла и сорванным голосом продолжала нашептывать проклятья.
— Будьте вы прокляты… — бормотала она, — будьте прокляты, Рун, Кадан, и Льеф. Будь проклят и ты, Эрик, что их не уберег.
Пламя уже танцевало на топчанах, а голоса палачей за окнами затянули погребальную песню, обращенную к богам.
Наконец Льефу удалось ухватить Сигрун поперек туловища и затолкать ее в открывшийся проем. Он спрыгнул туда же сам и захлопнул люк над головой, а в следующую секунду пламя заплясало и на самом люке.
ГЛАВА 18. Бегство
Тоннель, прорытый под домом Сигрун, вел не слишком далеко, но заканчивался в таком глухом лесу, что беглецов было не разглядеть издалека.
Сигрун тоже молчала. Мысли, недавно такие ясные, теперь путались в ее голове. Все последние недели она терзалась смесью преданности, милосердия и ненависти к тому, кто отнял у нее любимого. Каждый раз, когда она смешивала лекарства для Льефа, много раз вместе с Руном посещавшего ее дом, рука ее сама тянулась к склянке с отворотным зельем, какое научил ее делать галл. Каждый раз, когда она наливала в плошку еду, пальцы сами чертили на миске знаки проклятья. Но теперь все эти чувства угасли, оставив только одну ненависть, припорошенную болью.
— Будьте прокляты вы все, — бесконечным речитативом звучало у нее в голове.
К тому времени, когда они выбрались из спрятанной в густом кустарнике небольшой пещерки, над вершинами деревьев уже слабо алел рассвет.
Льеф припал к каменистому склону, тяжело дыша. Кадан тут же потянулся к нему, но Льеф отодвинул его руку.
— Я воин, — сказал он.
Кадан не обратил внимания на его слова. Только спросил:
— У меня есть мазь. Нанести?
Льеф качнул головой.
Оба посмотрели на Сигрун.
Ведовка смотрела в пустоту перед собой и одними губами нашептывала слова, которые нетрудно было бы угадать: будьте прокляты вы все.
Помолчав, Кадан решился задать вопрос, который вертелся у него в голове, но который он боялся произнести вслух:
— Что теперь?
Он впервые оказывался настолько далеко от людей, лишенный всякой опоры, без жилья и возможности отыскать еду.
Льеф не знал. Хотя он не боялся ни леса, ни разбойников, ни хищных зверей, он тоже не понимал, что может делать теперь, лишившись семьи и друзей.
— Можно пойти на юг, — после долгой паузы сказал он, хотя и сам понимал, что на юге им делать нечего: там обитали племена, которым чужаки нужны были еще меньше, чем он здесь своей семье.
Льеф думал и о семье. О том, что отец мог бы дать выкуп за него. Но и тут же о том, что, скорее всего, не даст. Семья Эрика давно уже была ему куда большей семьей, чем родные по крови в доме отца. И если уж даже Эрик отказался от него — то тем более откажется и эрл.