— Возможно, но Биндусара в итоге отверг меня.
— А чего ты ждал? На его месте я бы поступил так же. Ты мстил за Чандравардана, вот и он… отомстил.
— Дхана…
— Что?
— Я опять открою глаза, и наш разговор окажется сном? Я увижу, что лежу возле угасшего костра, желудок скручивает спазмами от съеденной вчера не самой лучшей пищи, а вокруг — никого? И тебя опять нет?
Дхана Нанд хмыкнул и устроился на поваленном дереве удобнее.
— Ну, а как ты хотел? Я бесплотный дух и могу приходить к тебе только во сне. Наяву меня нет. Я бы и хотел появляться и постоянно обвинять тебя в своей смерти, да не получится.
— Раньше ты вообще не приходил, даже для того, чтобы обвинить, — это прозвучало как жалоба или мягкий упрёк, и Чандрагупта сам устыдился тона своего голоса, а, главное, своих странных чувств, так похожих на нежность.
— А это потому, что ты пил настойки Чанакьи. Даже при желании ты не смог бы меня увидеть ни во сне, ни наяву. От дизентерии, кстати, листья вен-кай помогают. Хочешь, помогу тебе их найти? А если желаешь сделать себе вина, собери плоды бишофии. На соседнем холме их полно.
— Дхана, — перебил он снова быстро, торопливо, отчаянно.
— Ну, что ещё? — вздохнул младший из Нандов.
— Прости.
— Да хватит, — покойный царь поморщился. — Неужели тысячу раз я буду приходить, и ты тысячу раз прощения будешь просить? Остановись уже. Кому нужны твои извинения?
— Я думал — тебе.
— Не надо. Всё перегорело. Незачем угли ворошить.
— Но ты сказал, что всё равно будешь приходить снова?! — напрягся бывший царь.
— Непременно. Уже двадцать ночей мы вместе, и так теперь будет всегда. До твоей смерти.
Лицо Чандрагупты озарилось, будто солнечным лучом.
— А день, когда я умру, ты знаешь? Ведь если ты уже там, ты должен знать про меня?
— Не спрашивай. Всё равно не отвечу.
— Пожалуйста!
— Нет.
— Тебе нельзя, или ты сам не желаешь говорить?
— Не желаю. Ведь у меня есть огромное искушение приблизить тот день. И я своими словами могу это сделать.
— Так я и сам хочу! — воскликнул Чандрагупта. — Даже если мне придётся ответить за все свои ужасные поступки, я желаю приближения смерти в надежде, что потом мы встретимся.
— Неужели? — изумился Дхана Нанд. — Желаешь встретиться со мной?
— Да!
— Однако этого не случится, — сухо обронил Дхана Нанд.
— Как? — Чандра побледнел. — Почему?
— Ты не попадёшь в Индралоку. Ты стал аскетом, больше не сражаешься, значит, не падёшь славной смертью на поле боя и не смоешь всё дурное своей кровью. Карму свою по отношению ко мне ты очистил тем, что стал моему сыну прекрасным отцом, лучшим, чем я сам смог бы стать. Биндусару ты оберегал от любого зла, при этом сумел вырастить из него смелого кшатрия и благородного сердцем мужа. Но, кроме моей души, уже давно простившей тебя, другие взыскуют об отмщении. Души моих братьев, Амбхираджа и Амбхикумара и ещё многих, убитых тобой бесчестно или уничтоженных Чанакьей ради твоей славы.
— Есть ли способ, несмотря на всё это, попасть к тебе?
Дхана Нанд некоторое время молчал, потом изрёк:
— Путь только один — сделать аскезу ещё суровее: отказаться от пищи и умереть от голода. Я уже выспрашивал у дэвов, что будет, если ты покончишь с собой в огне или в водах Ганги. Они ответили: это чересчур легко. Твои грехи будут смыты только смертью от голода. Вот мой ответ, который я не хотел тебе давать, а ты выпросил.
Чандрагупта смотрел на призрака, сидевшего перед ним, а потом вдруг улыбнулся.
— Я сделаю это.
Дхана Нанд заметно занервничал.
— Смерть от голода — долгая и мучительная, прие. Надеюсь, ты хорошо понимаешь это. Редко кому везёт умереть от недостатка пищи через четырнадцать дней. Обычно это уже ослабленные болезнью люди, а ты вполне здоров. Если же вскоре не остановится твоё сердце, то тело, не получая еды, решит питаться собственной плотью, и прежде чем за несколько месяцев твоя оболочка высохнет до костей, есть вероятность, что ты утратишь рассудок и перестанешь узнавать кого-либо, включая меня. Мне будет больно на такое смотреть.
— Но если другого пути нет, я готов. Ведь когда окажусь на небесах, то разум ко мне вернётся, и я узнаю тебя снова?
— Так.
— Тогда просто жди… Я откажусь от пищи уже завтра.
— Чандра!
Сон прервался. Наяву всё оказалось, как и думал Чандрагупта: он лежал, уткнувшись лицом в траву, возле угасшего костра перед входом в свою подземную пещеру. И никто не сидел рядом с ним, только ветер шевелил в темноте ветви деревьев.
Бывшая махарани после долгих уговоров Ракшаса и Биндусары решила остаться во дворце, но несмотря на то, что ей вернули утраченное положение царицы и относились к ней со всем почтением, Тара не ощущала себя уверенно. Чувство вины мучило её каждый день. Она пряталась в своих покоях и выходила оттуда лишь дважды в сутки: утром и вечером. Седая махарани приходила в опочивальню сына и будила его поцелуем в лоб, а провожала спать, садясь рядом с его ложем, поглаживая по руке и рассказывая о том, каким в юности был его отец: смелым, пылким, дерзким и в то же время — верным и любящим.
— Я не заслуживала его любви, но он меня любил. Как и Чандрагупту, если верить аматье, — признавалась она со вздохом. — Если бы он остался жив, ты бы узнал, как сильна его любовь к близким людям. Сожалею, что отчасти из-за моего предательства ты никогда об этом не узнаешь… Тебе бы следовало и меня изгнать. Это было бы только справедливо. Я тоже преступница.
— Но ты — моя мать, и ты раскаялась, — возражал юноша. — А я простил.
Царица только печально улыбалась и тихо говорила.
— Отдыхай.
Портрет Дхана Нанда, чудом спасённый от уничтожения, висел теперь на стене покоев нового императора Магадхи. Вдоволь наглядевшись на портрет, Биндусара закрывал глаза, и во сне каждый раз видел одно и то же: костёр в лесу, вход в подземную пещеру, заросшую мхом и корнями деревьев, и своего приёмного отца Чандрагупту — исхудавшего, грязного, со спутанными волосами, а рядом с ним — молодого Дхана Нанда, который говорил ему: «Ты стал моему сыну прекрасным отцом, лучшим, чем я сам смог бы стать», — и сердце Биндусары отчаянно сжималось. Он желал оказаться там, в лесу, сказать Чандрагупте, что больше не ненавидит его, а настоящему отцу мечтал признаться, как сильно хотел бы хоть раз увидеть его живым и обнять.
Один раз он и увидел его. Разумеется, это тоже случилось во сне. Отец пришёл к нему и сел на край его ложа.
— Ты вырос похожим на меня, — заметил он, с любопытством разглядывая сына. — Ты не так вспыльчив, как я, но ты долго держишь обиду внутри и прощаешь с трудом. Это плохо.
— Я не обязан прощать лжецов и предателей, — быстро ответил Биндусара.
— Конечно, — Дхана Нанд прикоснулся рукой к его плечу. — И всё же постарайся увидеться с тем, кто воспитал тебя, в то время как я в гневе едва не лишил тебя жизни ещё во чреве матери. А этот человек заботился о тебе много лет! Он искупил свои грехи, став тебе настоящим отцом. Отбрось ненависть. Если даже я смог простить его, будучи убитым его рукой, то почему ты не можешь? Он уже достаточно наказан. И знаешь, поспеши, сынок. Может статься, если не поспешишь, то вскоре будет поздно.
Биндусара проснулся. За окном медленно восходило солнце. Начинался новый день.
Однако Биндусара не послушал голоса сердца и не поехал сразу. Глубокая обида на Чандрагупту за то, что тот говорил ложь о его истинном происхождении и скрывал столько лет правду о совершённых в прошлом преступлениях, заглушала милосердные порывы. Прошло почти два месяца после того сна, прежде чем случилось событие, заставившее Биндусару передумать и броситься, очертя голову, на поиски изгнанного им самраджа Магадхи, мгновенно простив тому всё.