Чанакья откровенно издевался на Ракшасом, насмешливо глядя на него.
— Я тебя ненавижу, Каутилья, — только и смог выплюнуть аматья. — Как бы я желал удавить тебя твоей же собственной косой, да сила сейчас не на моей стороне!
— Приходи завтра на рассвете в сабху. Склонись к моим стопам. Скажи несколько слов о моём уме, долготерпении, благости и о величии Чандрагупты, а затем тебе будет позволено воспитывать сына твоего покойного повелителя, пока наш новый самрадж участвует в войнах. Ему-то будет некогда, а вот ты вполне способен посвятить всё свободное время нашему славному Биндусаре… Маурье.
Кипя от гнева, аматья вылетел прочь из покоев Чанакьи, так и не дав ему никакого ответа.
Чандрагупта испытал стыд и вину, когда трясущиеся руки аматьи, покрытые шрамами и зажившими язвами от укусов насекомых, коснулись следующим утром его стоп. Ему захотелось отстраниться, а затем взять аматью за руки и попросить не унижаться, но он не сделал этого. На него глядели подданные и Чанакья. Заранее спланированное представление нельзя было прерывать.
С того дня в его жизни не осталось иной отрады, кроме как смотреть на подрастающего Биндусару. Всё остальное сделалось горьким, как дым от костра, мерзким, как осклизлые, испорченные ладду… Власть и политика, особенно в исполнении Чанакьи, представлялись лужей грязи. О ненависти, испытываемой к нему Еленой, Ракшасом, а теперь и подданными, он отлично знал и не обольщался мыслью о том, что «где-то там в деревнях» его любят. Магадху окружали земли, завоёванные силой, с жителями, полными ненависти к своему угнетателю, ибо освободителем называть того, кто пришёл и поставил их на колени, ни у кого не поворачивался язык даже под страхом смерти. Не поддавались Чандрагупте и Чанакье пока только Калинга и весь юг Индии, включая провинцию Карнатака. Сколько бы сражений Чандрагупта ни затевал — победа над этими землями не давалась в руки.
— Кажется, твоя счастливая звезда угасла, раб, — злорадно шептал ему на ухо Ракшас, улучая моменты, когда Чандрагупта возвращался обратно с юга после очередного разгромного сражения. — А скоро и твою жизнь кто-нибудь заберёт! И как бы я хотел, чтобы именно Биндусара, узнав от кого-нибудь правду, снёс голову и тебе, и твоему распроклятому ачарье! Я бы хотел, чтобы он устроил вам обоим такие мучения, которые в Патале асурам не приснятся!
Чандрагупта скрипнул зубами, но ничего не ответил. Он часто в последнее время прогуливался по коридорам дворца, замечая, как по углам перешёптываются и хихикают слуги, явно настроенные аматьей против него. А спустя несколько дней кто-то метнул в него украдкой нож, когда Чандра сидел у себя в покоях. Поймать нападавшего не удалось. С тех пор царь Магадхи стал бояться засыпать. Везде ему мерещился заговорщик с кинжалом в руке.
Только Биндусара неизменно радовал отца. Скорее всего, аматья и его пытался исподволь настроить против Чандрагупты, но мальчик не поддавался злым наветам. Его глаза, обращённые к отцу, оставались всё такими же ясными, открытыми и добрыми. Он верил на слово всем историям, рассказанным Чандрагуптой. Биндусара искренне гневался и сжимал кулачки, с раннего детства слушая о том, как долго мучился его отец, будучи разлучён злобным тираном Дхана Нандом со своей семьёй. Он радовался, узнавая, как постепенно Чандрагупта сумел отомстить жестокому младшему из Нандов за смерть царя Чандравардана, царицы Муры и всех своих близких друзей.
Мальчик с тех пор, как научился сидеть, устроил себе любимое убежище и место для игр на коленях отца. Часто они просто сидели вместе на траве в саду или на лесной поляне. Биндусара устраивался удобнее, обняв отца за шею и прильнув щекой к его щеке, и не было для Чандрагупты мгновений слаще этих. Он давно забыл, кто на самом деле этот ребёнок… Он просто знал, что это — его сын.
А Биндусара рос. Он научился отлично владеть почти всеми видами оружия, схватывая знания, будто на лету. Он становился всё выше ростом и сильнее. Вот уже в его могучей фигуре стали проступать такие знакомые черты: широкие плечи, красивая мускулистая грудь и руки, тонкий стан, изящные щиколотки, крепкие, сильные бёдра и длинные голени. Он не позволял отрезать свои волосы, и к семнадцати годам они струились по его спине блестящей чёрной рекой… Такой знакомой… Такой прекрасной!
Дыхание Чандрагупты срывалось и замирало, когда он наблюдал за юношей. Он всё реже позволял себе обнимать сына. Биндусара не понимал, что происходит, удивляясь внезапной отстранённой холодности своего единственного родителя.
— Чем я прогневил вас, отец? — горестно спрашивал он, устремляя на Чандрагупту взгляд своих тёмных глаз, обрамлённых густыми ресницами, когда повелитель Магадхи в очередной раз уклонялся от его приветственных объятий.
Чандрагупта так надеялся, что оттенок глаз Тарини победит, но он ошибся. Чем старше становился Биндусара, тем яснее в его глазах обозначался дразнящий, серебристо-зелёный отсвет, постепенно изгонявший тёмно-карий цвет радужки. С каждым годом с лица Биндусары на Чандрагупту всё отчётливее смотрели глаза самраджа Дхана Нанда.
Чандрагупта боялся, что возненавидит приёмного сына, когда тот станет слишком похож на своего настоящего отца, но случилось иное, куда более страшное. Царю казалось, он сходит с ума. Каждый раз, видя юношу, Чандрагупте хотелось рыдать. Словно призрак покойного Дханы Ауграсайньи воскрес и ходил возле него, не отступая ни на шаг, глядя на своего жестокого убийцу с любовью и обожанием, искренне ожидая такого же обожания в ответ и ничуть не сердясь. Никогда не сердясь… Это было невыносимо!
«А он ведь действительно так на тебя смотрел. Помнишь? До того, как ты его предал», — шептал невидимый голос внутри, и Чандрагупта всё бы отдал, лишь заткнуть этот голос, вырвать его из себя, но не получалось.
Юный Дхана ожил и снова стал его судьбой, словно не подозревая о том, что Чандрагупта его убил. Горько-сладкий сон сводил его с ума, заставляя страдать хуже, чем в нижних мирах.
— Отец, почему вы так на меня смотрите? — Биндусара остановился, опустив меч и с удивлением глядя на Чандрагупту. — Я так плох в ближнем бою? Вы даже не считаете нужным уклоняться от моих ударов?
— Нет… Ты не плох. Наоборот, великолепен. Ты — лучший воин из всех, кого я знаю.
— Прямо как мой дорогой отец, да?! — радостно подхватил Биндусара, не догадываясь, какую глубокую рану наносит своими словами.
Чандра бросил меч на траву и отошёл к апельсиновому дереву, пытаясь унять сердцебиение. Прислонился спиной к стволу.
— Я чем-то обидел вас, отец? Или вы устали? — Биндусара приблизился к нему и положил ладонь на плечо.
«Обнять. Обнять крепко!»
«Нельзя обнять»…
«Он твой сын!»
«Он не сын мне. Он сын врага. И он постепенно сведёт с меня с ума»…
Всё спуталось внутри. Чувства стали острыми, словно клинки.
— Наверное, скоро начнётся новая война с Калингой, — Чандра произнёс это, лишь бы что-то сказать, лишь бы разрушить мучительное молчание.
— Я помогу вам, отец! Я буду воевать вместе с вами. Я уже взрослый! Советник Картикея научил меня сражаться. Хватит меня беречь. Я хочу, наконец, как преданный сын, послужить вам и душой, и телом…
«Я готов служить вам сердцем и телом, мой царь…»
Невыносимо…
«Если бы я мог вернуться назад во времени и встретить юного Дхана Нанда — вот такого же, каким стал теперь его сын — что бы я ощутил? Если бы мы волей судьбы не стали врагами, а сражались бок о бок, завоёвывая Калингу и остальные государства и навлекая на себя ненависть и проклятия народов своими победами, был бы я счастливее?! Если бы нас закидали яблоками и луком на въезде в столицу, но не поодиночке, а вместе? Но Биндусара… Я не могу сделать из него замену. Это нечестно… Я же действительно его люблю, но это не та любовь, которой я некогда желал от Дхана Нанда! Не та, которой я пылал много лет назад, проклиная себя…»