Ракшас вздохнул. Бхутова клятва, которую он дал Чанакье, сжигала сердце. Ничего не говорить. Никогда! А вот попробуй, промолчи, когда с каждым днём молодой царевич всё сильнее похож на обожаемого царя, одна улыбка которого возносила Картикею на небеса. Как тут промолчишь, если в каждом жесте, движении, улыбке снова видишь смелого, доблестного юношу, не боящегося ни дэвов, ни данавов, воина, равного которому ещё поискать на этой земле.
— Люби вы меня одного, я бы уберёг вас, самрадж, — часто шептал сквозь слёзы Ракшас, обнимая влажную подушку перед тем, как уснуть. — Я бы не позволил и волосу упасть с вашей головы. Но боги прокляли вас страшной любовью, несправедливой страстью, которую не смог угасить ни я, ни Амбхикумар. Мне ли не знать, что даже Тара для вас была лишь жалкой заменой. Ничтожной подделкой… Я знаю, кого вы любили больше всех, Величайший. Но этот подлец никогда не был вас достоин! Я каждую ночь умоляю богов спуститься и помочь мне отомстить и ему, и его ачарье… Однажды это случится, я верю!
В тот удивительный день, когда наконец Триада послала помощь, и восторжествовала правда, во дворец прибыли брамины с учениками из самых отдалённых от столицы земель. Сам ачарья Нагендра, известный суровым нравом, сравнимым лишь с характером риши Дурвасы, тот самый гуру-отшельник, о котором Ракшас уже много лет ничего не слышал, ступил внутрь дворца. С ним явились несколько его молодых и пожилых учеников. И ещё пришла согбенная старуха в сбитых старых сандалиях, с головой, покрытой белой тканью, с наполовину закрытым лицом. Вдовьи одеяния, никаких украшений на руках, ногах и поясе, даже самых простых… Только бинди на лбу — точка-капля, словно свежая кровь. Ракшас смотрел на то, как старуха горбится и шаркает ногами, еле волоча их по земле. Её морщинистые высохшие руки тряслись, из глаз непрерывно катились слёзы. Аматья смотрел и понимал — откуда-то он знает эту старуху, знает давно. Он бы ни за что не вспомнил её, но вдруг словно боги прояснили его разум.
— Тарини, — прошептал Ракшас, едва не рванувшись с места, но вовремя остановился, не сделав и шага.
Он стоял на месте с бьющимся сердцем и пристально смотрел на постаревшую, исхудавшую махарани-предательницу и откуда-то в глубине сердца знал: своими страданиями эта женщина давно искупила старый грех.
«Посмотри на меня», — мысленно умолял он Тарини, не решаясь подойти ближе — вдруг кто-то из людей Чанакьи заметит его интерес к обычной нищенке?
На его счастье, ощутив взгляд аматьи, Тарини вздрогнула и подняла на советника слезящиеся глаза. Он тоже изменился за эти годы, но она узнала его по одежде и чёткам, висящим на шее — подарку самраджа. Поклонившись ачарье Нагендре и испросив его позволения попросить у распорядителя празднеством милостыню или немного угощения, старуха-вдова медленно приблизилась к аматье и поклонилась ему.
— Добрый человек, мне нужно подаяние.
— Что за подаяние ты желаешь? Денег или еды? — спросил ачарья.
— Мне надо попасть во дворец раньше, чем начнётся праздник. Проведите меня на кухню. Я очень голодна.
— Я помогу, матушка. Иди за мной.
Тара упала к его стопам, молчаливо благодаря. Аматья склонился и поднял женщину, поддерживая её за плечи. Сунул ей в ладонь золотую монету.
— Возьми. А теперь, — он ещё немного понизил голос, — сделай вид, будто мы идём в сторону кухни, и я действительно решил тебя накормить… Но мне-то известно, зачем ты пришла… махарани Тара. Ради царевича Биндусары, угадал?
Она остолбенела, глядя на него, как на божество, спустившееся с небес.
— Вы… узнали меня, советник?
— Узнал. Боги открыли мои глаза.
— И вы… поможете?
— Непременно. Пусть прежде вы были мне ненавистны, но куда более за эти двадцать лет мне стал ненавистен Чанакья с его любимым учеником. Я готов на всё, лишь бы эти двое испытали на своей шкуре всю горечь и боль тех, кого они предали и лишили жизни. Я живу лишь ради мести. Тайным путём я отведу вас в свои покои, куда вскоре под предлогом важного разговора приведу раджкумара Биндусару. Я знаю, именно вы — его настоящая мать. Я знаю, более всего на свете вы мечтаете хоть раз поговорить с ним. Махарани, — аматья сложил руки возле сердца, — я дал клятву проклятому Чанакье не говорить ничего, но у вас отобрали сына силой, и вы не связаны клятвой. Расскажите царевичу правду! А я готов подтвердить каждое ваше слово! Пусть царевич Биндусара узнает наконец, кто его настоящий отец, а кто — злейший враг. Пусть он станет для подлого Чандрагупты таким же опасным муравьём, объедающим корни дуба, каковым Чандрагупта много лет являлся для моего повелителя, да будет благословенна на небесах его душа. Пусть предатель познает вкус предательства. Больше всего на свете я жажду этого!
====== Глава 4. Смертоносная правда ======
Вывести царевича из его покоев незаметно ничего не стоило. К счастью, Чандрагупты и Чанакьи не оказалось рядом. Служанки сказали, что царь вместе с Чанакьей осматривает тронный зал и трапезную, готовя оба помещения к приёму гостей, а заодно проверяя коридоры дворца, чтобы лично убедиться, не просочились ли внутрь заговорщики, готовые внезапно напасть на наследного принца.
«Начальнику охраны наш махарадж, похоже, не слишком доверяет», — невольно подумал Ракшас, злорадно усмехнувшись.
На самом деле с некоторых пор Чандрагупта не доверял ни единой живой душе, кроме Биндусары и Чанакьи, при этом прекрасно осознавая, что учитель заботится о нём и о Биндусаре не ради блага Бхараты, а исключительно ради собственной выгоды. У Чанакьи к тому времени уже подрастал собственный сын — Радхагупта, которого великий гуру прочил в будущие учителя ещё нерождённому и даже не зачатому внуку Чандрагупты.
«Если твой сын не доверяет мне, то уж Радхагупте он доверять непременно будет и внушит это доверие своему наследнику. Они дружат, и меня это радует. Да и как один ребёнок не поверит другому? Я намного старше и выгляжу суровым, а они — почти ровесники. Им проще прийти к согласию». Биндусару в его двадцать лет Чанакья всё ещё считал ребёнком, которому рано садиться на трон. Чандрагупта не возражал ачарье, однако ему, напротив, казалось, что Биндусара уже способен справляться с государственными делами и принимать решения.
«Я-то сам стал царём в двадцать с небольшим. Чем мой сын хуже? После празднования непременно скажу Чанакье, что Биндусара отныне всегда будет сидеть в зале собраний рядом со мной. Ему пора приобщаться к жизни царя».
Если бы только Чандрагупта мог знать в тот миг, что приобщение произойдёт гораздо раньше, чем ему кажется.
— Куда вы меня ведёте, советник? Скоро начнётся церемония поздравления, и отец меня хватится! — Биндусара удивлённо оглядывался по сторонам, пока Ракшас побуждал его спускаться всё ниже по лестнице. Когда они оба вошли в потайной ход, согнувшись в три погибели, Биндусара заволновался ещё больше. — Зачем все эти предосторожности? За мной разве охотятся?
— Потерпите немного, принц. Скоро вы удовлетворите ваше любопытство в полной мере, — загадочно отвечал Ракшас, продолжая уверенно продвигаться вперёд.
Тайный ход снова превратился в лестницу, ведущую наверх, и Биндусара вместе с советником вышли наружу через замаскированный люк, оказавшись в опочивальне Ракшаса, где было довольно душно. Все оконные проёмы кто-то плотно закрыл тяжёлыми занавесками, хотя снаружи не шёл дождь. Сначала принцу показалось, что в покоях никого нет, но внезапно в полутьме, освещённой лишь парой лампад, шевельнулась какая-то тень.
— Кто здесь?! — Биндусара отпрянул назад.
— Погодите немного, царевич. Сейчас всё увидите, — Ракшас подошёл к горящим лампадам, взял одну и постепенно зажёг от неё остальные.
Стало светло, и тогда Биндусара увидел женщину с совершенно седыми волосами, худую, морщинистую, иссохшую, в простых одеждах, без украшений на теле. Она сидела прямо, сложив руки на коленях, и смотрела на Биндусару удивительно молодыми чёрными глазами, в которых горел опасный огонь. Отблески пламени лампад делали зрачки странной старухи похожими на глаза богини Кали.