Виссарион Григорьевич Белинский
Сын жены моей… Сочинение Поля де Кока…
СЫН ЖЕНЫ МОЕЙ. Роман. Сочинение Поль де Кока. Перевод с французского. Санкт-Петербург. В типографии К. Вингебера. 1835. Две части: I – 230; II – 210. (12). С эпиграфом:
Casu magis et felicitate rem gessit quam virtute et consilio[1].
«Это сочинение хорошо, но только безнравственно; а это и хорошо и отличается чистейшею нравственностию и прекрасным слогом». Так думал и говаривал, бывало, покойник XVIII век, который, как всем известно и ведомо, сам отличался чистейшею нравственностию и в делах и в помыслах. «Как безнравственна юная французская литература! Нельзя ничего дать прочесть молодому человеку, не говоря уже о девушке и даже всякой женщине!» Так вопиют ныне почтенные развалины почтенного XVIII века, обломки доброго старого времени. «Нравственность в литературе!» Да – это вопрос, и вопрос глубокий, многосложный, на который француз может написать два томика в двенадцатую долю, а немец двенадцать томов in quarto[2]. Не почитая себя способным ни к тому, ни к другому труду, я постараюсь в легкой журнальной статейке бросить взгляд на «нравственность в литературе».
На языке человеческом есть слова, которые люди повторяют, не вникая в их значение, не условливаясь в их смысле, повторяют и сердятся, когда кто-нибудь осмелится сказать: «Да что же это такое, милостивые государи?» К числу таких странных слов принадлежит «нравственность вообще» и «нравственность в литературе». Древние передали нам в изящных формах кровавую историю Эдипа и фамилии Атридов, историю, полную мрачных злодейств, возмутительных преступлений, как-то: отцеубийства, братоубийства, мужеубийства, кровосмешения{1}, и блюстители нравственности находили тут бездну нравственности; потом, писатели, появившиеся в конце XVIII и начале XIX века, начали изображать жизнь во всей ее ужасающей наготе и истине, и хотя они, в ужасном, далеко не превзошли древних, но блюстители нраственности оглушающим хором заревели против безнравственности новейших писателей. Воля ваша, а тут есть недоразумение. Кажется, все дело в том, что дурно условились в значении слова «нравственность».
Что такое нравственность? В чем должна состоять нравственность? – В твердом, глубоком убеждении, в пламенной, непоколебимой вере в достоинство человека, в его высокое назначение. Это убеждение, эта вера есть источник всех человеческих добродетелей, всех действий. Если я твердо убежден в том, что мир обширная торговая площадь, где люди обманом, и мытьем и катаньем, выторговывают друг у друга тепленькое местечко, где бы можно было и поесть сладко, и соснуть мягко, и погулять весело, площадь, на которой всякий думает только о своих барышах и почитает позволительными все средства к достижению своей цели, и между тем повторяет общие места морали, не веря им, – то скажите, бога ради, зачем же я должен быть добрым, честным, великодушным, зачем осужу я себя на лишения, на страдания, когда могу наслаждаться благами жизни? Я был бы, в таком случае, очень глуп, не правда ли? – Разве из страха угрызений совести? Но зачем же мне и злодействовать, зачем губить ближнего? Я буду только обманывать его, заставлять его служить мне, предоставляя и ему какие-нибудь выгоды, но только помня твердо, что своя рубашка к телу ближе, и, видя зло, угнетения, неправосудие, не вмешиваться не в свои дела, если меня не трогают. Так и думал XVIII век. Все писали и говорили о нравственности, и ни в ком не было нравственности, ибо никто не верил достоинству человека, великости его назначения.
Но ежели я верю, что я должен дать отчет в моей жизни, должен употребить ее на святой подвиг, как завещал это нам распятый за нас, – я могу и в таком случае заниматься мелочами жизни, быть пустым, даже злым человеком, но уже прости, счастие жизни, оно невозможно для меня, прости, счастливое самодовольство, я уже не могу обмануть себя. Так думает XIX век, ибо он, если еще не вполне уверился, то уже начинает верить в достоинство человека, в великость его назначения.
Весьма нетрудно приложить это понятие о «нравственности вообще» к «нравственности в литературе». Какое мне дело, что в романе или драме добродетельный погибает, а порочный торжествует? Если добродетельный боится пасть за правду, если он ропщет на провидение за то, что оно попускает торжествовать над ним пороку, он уже не добродетелен: он поденщик, просящий платы за труды, он любит добро не для добра, а из желания награды. Нет, если он добродетелен истинно, то благодари провидение за бедствие, лобызай карающую руку. Если во мне есть чувство добра, меня не испугает зрелище ужасов и страданий, вопль проклятий и богохулений, представляемых мне Евгением Сю, Бальзаком, Лакруа и другими, ибо царство доброго не от мира сего{2}.
1
Дела вершатся больше случайностью и удачей, чем хорошими качествами и предусмотрительностью
1
Речь идет о древнегреческих мифах, послуживших основой для многих художественных произведений. Эдип, не зная своего происхождения, случайно убивает своего отца, фиванского царя Лая, затем женится на собственной матери. Атрей, враждуя со своим братом Фиестом, убивает его детей. Атриды – потомки Атрея, над которыми тяготеет проклятие за преступление их предка.