Я посмотрел на Жору. Лицо мальчика стало мертвенно-бледным.
— Откуда они бьют, откуда они бьют? — спрашивал он, как одержимый. — Скажи, откуда они бьют?
Я молчал. Я ничего не мог ему ответить. Я и сам не знал, откуда сейчас били немцы, где установлена их батарея. А он, не поднимаясь с земли, шарил биноклем по горизонту и все повторял:
— Откуда они бьют? Откуда они бьют?
И словно в издевку, над нашими головами просвистел новый снаряд, за ним — второй, третий, четвертый. Разрывов мы не услышали. Только злобный визг врезался нам в уши.
Жора поднял на меня глаза, и я понял его молчаливый вопрос.
— Теперь они бьют по Ленинграду, сынок, — сказал я, — поэтому мы и не слышим разрывов…
— Значит, в Ленинграде сейчас рвутся снаряды?
Я кивнул головой.
— А мы здесь сидим и ничего не делаем. Там людей убивают, а мы здесь…
Я молчал. Что я мог сказать ему?
— Надо накрыть эту проклятую батарею! — он вскочил на ноги и заторопил меня. — Пойдем к командиру! Надо ему сказать! Надо накрыть ее!
Он был еще мальчик и не умел ждать. Ему казалось все очень просто: он доложит командиру полка, тот прикажет накрыть фашистскую батарею, и — готово дело! Но я-то знал: подавить такую батарею — тяжкий солдатский труд.
Я пытался объяснить это Жоре, но он, как одержимый, твердил только одну фразу: «Ее надо уничтожить! Ее надо уничтожить!»
Едва мы вернулись к себе, как меня потребовал полковник. Надо же, такое совпадение! Именно моей разведгруппе приказывалось подорвать фашистскую батарею, ту самую, что потопила сегодня три баржи и обстреляла Ленинград. Штабу было известно, что батарея расположена в районе деревни Троицкой.
Я сообщил приказ своим браткам. А подобрались они — один к одному — злые, рисковые матросы. Таких фрицы называли «черная смерть». Запугать их было невозможно. И сейчас они задали мне только один вопрос:
— Когда выходим?
Я не спешил с ответом. Пока что многое мне было неясно. Идти на такую операцию, не зная точно, где расположена батарея, как она охраняется, это означало не просто погибнуть, а глупо, бессмысленно погибнуть, не выполнив боевого задания.
— Это та самая батарея? — спросил Жора.
— Та самая.
— Она бьет из Троицкой?
— Точно…
— Я знаю все подходы к Троицкой. Я пойду в ночную разведку и найду эту батарею.
Я пытался отговорить его:
— Риск большой. Вдруг попадешься…
— Не попадусь, — сказал он убежденно. — У меня знакомые в Троицкой есть… Я лесом пойду, в обход… Через болото…
В ту же ночь я проводил Жору до передовой линии наших траншей, обнял его, и он исчез в темноте промозглой октябрьской ночи.
Было до этой Троицкой километров шесть, если идти обычной дорогой. Но какой же разведчик идет по шоссе или большаком? Жора шел лесом и неведомой немцам болотной тропинкой. Это немалое искусство — отыскать дождливой октябрьской ночью единственную узенькую тропинку на болоте. Но Жора нашел ее. Он был прирожденный разведчик и следопыт.
Вместо шести километров Жора Антоненко прошел не менее двенадцати. И почти все двенадцать — в расположении врага. Только разведчик знает, что такое преодолеть ночью двенадцать километров в районе боевых действий. К рассвету Жора достиг околицы деревни.
В крохотный просвет между тучами пробился лунный свет. Жора заметил неподалеку заброшенный сеновал. Там он и укрылся. Скинув с себя мокрую одежду, мальчик зарылся в сено. Его знобило, он долго не мог заснуть от холода, но в конце концов монотонные звуки дождя, однообразный шум деревьев усыпили его.
Жору разбудил орудийный выстрел. Он приник к щели, но ничего не мог разобрать. Еще только-только светало.
Наблюдения Жоры прервал новый оглушительный залп. На этот раз он отчетливо увидел орудийную вспышку. И тогда мальчик понял, что напал на след проклятой батареи. Не меньше часа прождал он, прежде чем батарея дала новый залп. И Жора снова увидел вспышку… Теперь ему было почти ясно, что фрицы установили свои орудия в роще.
Но для разведчика не существует понятия «почти ясно». Для него все должно быть ясно.