Но едва замерли раскаты взрыва, как раздались выстрелы, крики, свистки.
За нами началась погоня. В небе повисла осветительная ракета. Зловещий свет ее вырвал из тьмы часть леса, поляну, какую-то канаву. Мы бросились в канаву и выждали, когда потухнет эта окаянная лампада.
Где-то совсем близко протопали фрицы, стреляя наугад в темноту трассирующими пулями. Мертвый доселе лес наполнился звуками. Стреляли отовсюду. Казалось, из-за каждого дерева строчит немецкий автоматчик. Непрерывно врезались в воздух разноцветные ракеты.
Во что бы то ни стало требовалось оторваться от погони.
Мы петляли по лесу, чтобы сбить противника со следа. Нас спасала ночь. В темноте немцы боялись перестрелять своих. И когда на востоке едва-едва пробилась узенькая полоска рассвета, выстрелы и голоса фрицев раздавались далеко в стороне. Но я понимал — главная опасность впереди.
Линию фронта нам предстояло перейти в незнакомом месте. Только солдат знает, что такое перейти без предварительной разведки передний край противника! К тому же ночная погоня за нами, выстрелы, ракеты, автоматные очереди — все это взбудоражило противника, насторожило его. Немцы были сейчас начеку по всему участку фронта.
И хотя полоска рассвета стала шире, нам все еще помогала ночь. Мы ползли по земле, стараясь не дышать. Но вдруг под одним из матросов хрустнула сухая ветка. В ночной напряженной тишине этот хруст показался нам оглушительнее взрыва. В ту же секунду раздался окрик немецкого часового:
— Albert?[2]
Мы молчали.
— Albert, du?[3] — выкрикнул тревожно часовой.
Мы продолжали молчать.
Тогда немец выстрелил из ракетницы. Мы были обнаружены.
— Огонь! — крикнул я, вскочив на ноги.
Отстреливаясь, мы отходили, веря неколебимо, что пробьемся к своим.
Но случилось худшее. Немцы пустили по нашим следам овчарок. Вначале их лай был едва различим, затем он стал приближаться к нам. К этому времени ветер рассеял тучи, и в белесом свете предутренней луны мы уже отчетливо видели друг друга.
Из-за пригорка выскочил взвод немецких автоматчиков. Они спустили с поводков двух псов, сами же попытались зайти в тыл и отрезать нам отступление.
Пошли в ход гранаты. Первым метнул гранату Жора. Бежавший впереди длинный немец скорчился, схватился за живот и грохнулся о землю.
— Молодец, сынок! — крикнул замполит и дал очередь из автомата.
Псы, эти злобные твари, казались неуязвимыми. В призрачном лунном свете они выглядели чудовищно большими. Распластавшись за пнем, я отстреливался из пистолета. И вдруг на спину мне прыгнула овчарка. Она вцепилась клыками в мою правую руку и плотно прижала меня к земле. Я понял, жить мне осталось считанные секунды. И тут произошло чудо. Пес разжал челюсти и свалился с меня. Точно сквозь пелену увидел я Жору. С ножа его капала кровь. Рядом лежала, дергаясь в предсмертных судорогах, овчарка. Вторую овчарку срезал выстрел замполита.
Казалось неправдоподобным, что все мы были еще живы и даже не ранены. По-прежнему, отбиваясь гранатами, мы держали путь к своим. И мы достигли все-таки ничейной земли. Теперь самое трудное было позади. Но разве на войне знаешь, где и когда тебя ждет беда? Осколками последней гранаты, которую швырнули в нас фрицы, был смертельно ранен Георгий Антоненко, разведчик 98-го стрелкового полка.
Двое братков подняли сынка на руки, мы же остались прикрывать огнем их отход.
В горячке боя мы не заметили, как появился отряд нашей морской пехоты. И через несколько минут все было кончено. Гитлеровцев постигла судьба их собак.
Моряк умолк. Я тоже молчал. Любой вопрос казался мне сейчас неуместным. Да и какие тут могли быть вопросы?
Наконец, я сказал:
— Быть может, вы правы, и я, действительно, жив только потому, что мальчик помог вам взорвать фашистскую батарею. Нельзя, чтобы о нем ничего не осталось в памяти людей…
Моряк провел ладонью по шраму, встал, подошел к могиле и поправил венок.
— Сегодня был сбор пионерской дружины… дружины имени Жоры Антоненко, — сказал он. — Эти цветы принесли пионеры. Значит, неверно вы сказали, что в памяти людей ничего не осталось о Жоре. Но имя его носит не только дружина. Мой сын… Впрочем, это не важно. Я пойду, меня, наверно, уже разыскивают…
Мы вышли на дорожку, что вела к шоссе. Я спросил:
— Почему вы оборвали свою фразу на полуслове? Что вы хотели сказать о вашем сыне?
— Что хотел сказать? Ну, вот видите! Так я и знал! Меня ищут!