– Иди своей дорогой и не болтай, – бросил тот, махнув рукой.
– Ведь твой жай говорит, что все будет так, как предписано Богом. Что же ты боишься?
Шаип-мулла больше ничего не сказал и не обернулся…
Увидев едущего позади себя Тахира, Хасан придержал коня. Как бы там ни было, а они ведь родственники. Тахир нагнал его. И какое-то время они ехали рядом и молчали. Хасан никогда не отличался особой разговорчивостью, а у Тахира после отцовских откровений до того было муторно на душе, что язык будто к нёбу прилип!
Впереди длинной вереницей мчатся всадники. Некоторые из-за тесноты едут по обочине дороги. Только там труднее лошадям: снега, как никогда, много. Но день, к счастью, теплый.
– Похоже, что снова пойдет снег, – заговорил наконец Тахир. взглянув на небо.
– Похоже, что да, – согласился Хасан, – как-никак месяц снежинки.[71] Удивительно еще, что так тепло.
– Вот бы завтра такой день выдался, – продолжал Тахир. По том задумался о чем-то, прищурил глаза и, взглянув вперед, глубоко вздохнул и добавил: – Не одного завтра отвезут на кладбище, а мертвому, в общем-то, все равно, каким будет день и где душа Богу отдана…
– Да… – вздохнул в ответ Хасан.
– Хотя мне, пожалуй, и не все равно. Я бы хотел, чтобы меня похоронили свои люди в своем селе. На войне и на чужбине я всегда думал об этом. И сейчас вот тоже…
– Что ты вдруг за разговор затеял? – недовольно глянул на не го Хасан. – Рано готовишься умирать. Повоевать бы еще надо.
– Умирать-то я не готовлюсь, а что-то неладно на душе. – Он чуть помолчал и добавил: – Ты не думай, что я боюсь смерти. Смерть – это полбеды, если тебя и твой дом уважают люди, твои сельчане. А о себе и о своем доме я этого сказать не могу. Брат, проклятый и Богом и людьми, занимается конокрадством да раз боем, а отец помешался на своем добре, от жадности высох, одни кости остались. Ни тому, ни другому нет дела до забот односельчан. Вот и сейчас, когда я выезжал со двора…
Тахир хотел пожаловаться на отца, но в это время впереди заиграла зурна.
Он удивленно посмотрел туда.
– Что это? Кто играет?
– Вон тот, что едет рядом с Торко-Хаджи, – кивнув вперед, ответил Хасан. – Для поднятия духа людей, верно. Мне, например, достаточно только услыхать выстрелы. А другим зурна вселяет воинственный дух и уверенность…
Вереница всадников то выныривала на возвышенность, то исчезала из глаз. Впереди всех ехал Торко-Хаджи на своем сером скакуне.
Тахир продолжал свое:
– Единственным человеком в нашей семье была Эсет. А мы все…
Он не договорил. Их догнал всадник и прервал разговор. Это был Шапшарко.
– Поглядите, как родственнички едут рядом! – сказал он, едва поравнявшись, и довольно присвистнул.
Больше Тахир не возвращался к своему разговору. Он ехал с опущенной головой.
Всадники потянулись вверх по косогору.
– Разве по низу, по плоскости, не легче было бы лошадям? – спросил Хасан.
– Можно подумать, едущий впереди Торко-Хаджи без совета не знает, что делать? – улыбнулся Шапшарко.
– На склоне снега меньше, – попробовал высказать свое мнение Тахир, но Шапшарко не дал и ему договорить:
– Это не из-за снега вовсе. Он хочет, чтобы нас скорее увидели, узнали о нашем прибытии. Гяуры перепугаются, а у наших поднимется дух. Эх вы, понимать надо!
Хасан укоризненно взглянул на Шапшарко, но промолчал. Не хотелось с ним разговаривать. Не любил он его, и вваливающуюся щеку его видеть не мог, и постукивания челюстей не терпел.
– О, да это же дети едут вон там, – произнес Тахир, указывая вперед кнутовищем.
– Не может быть! – покачал головой Шапшарко.
– Воллахи те, кого я вижу, это дети. Но что они здесь делают? Хасан тоже удивленно посмотрел на двух маленьких всадников, ехавших недалеко от дороги. Один хлестал прутом еле плетущегося коня, другой то отъезжал вперед, то придерживал ход своей лошади, дожидаясь второго.
– Надо же додуматься – пустить в такой путь сосунков, – покачал головой Хасан. Затем он вгляделся и вдруг удивленно воскликнул: – один из них никак наш Султан?
Хасан наперерез подскакал к мальчишкам и крикнул:
– Вы куда едете? А?
Султан молча уставился на гриву своего коня.
– Не дают нем ехать по дороге, пристают с вопросами, куда да зачем, – ответил другой, – вот мы и съехали на обочину.
– Поворачивайте-ка своих меринов! – крикнул Хасан. – Тогда к вам никто не будет приставать.
Султан не стал возражать и повернул назад в село, другой чуть помедлил, но, глянув на удаляющегося товарища, тоже завернул своего коня и нехотя поехал вслед.
– Сопляки! – ругался им вдогонку Хасан. – Воллахи, их надо было высечь кнутом.
У грушевой балки человек двадцать отделились от конницы и поскакали вверх, к гребню.
– А это еще что? – произнес Шапшарко, взглянув туда. – Куда они направляются?
Ему никто не ответил.
Отделившиеся всадники быстро скрылись. И Шапшарко и Хасан вскоре забыли о них. Но вот внизу, на равнине, показались другие. Много их было, как муравьев в муравейнике! И непонятно, то ли они двигались вперед, то ли стояли на месте.
– А не дерутся ли уже наши с ними врукопашную? – предположил Шапшарко.
Ему никто не ответил. Хасану и Тахиру тоже показалось, что там бьются врукопашную. Но, подъехав совсем близко, они увидели, что между противниками было еще большое расстояние.
Как выяснилось, пседахцы и кескемовцы противостояли врагу упорно. Для деникинцев это было полной неожиданностью. Почти весь Северный Кавказ они прошли без поражений и уже считали, что нет такой силы, которая может устоять против них. Уверенные в себе деникинцы вступили в Алханчуртскую долину. Одетые как на парад, вооруженные до зубов, они вышагивали, словно были уже хозяева этой земли. И вдруг на тебе: вайнахи поломали ряды деникинцев – и куда девалась их спесь, их уверенность, что еще до полудня они займут Кескем…
Вскоре бой стал разгораться. Вайнахи поначалу только сопротивлялись, а потом перешли в наступление.
Хасан разглядел красные полоски на шапках некоторых из партизан и понял, что это пседахцы. Он видел такие повязки у солдат, которые перешли ни сторону революции.
– Держись, молодцы! – вывел Хасана из раздумий чей-то голос. Он вгляделся и узнал Мусаипа, командира пседахцев.
Там же мелькнул и Эдалби-Хаджи из Кескема.
– Газават за народную власть! – воодушевлял он своих.
– Пусть тот, кто покажет врагу спину, повяжет на голову платок своей жены! – слышалось в рядах вайнахов.
Вот кто-то один вырвался вперед и пошел прямо на врага, стреляя на ходу.
– Что он делает?
– Кто это?
– Сын Эгало из рода Кортой! Камбулат!
– Самого Эгало, беднягу, говорят, убили. Да пребудет он в блаженстве там, куда вознесся!
– Камбулат, как узнал о гибели отца, места себе не находит.
– Еще бы!..
– Эй, Камбулат, пригнись хотя бы! – закричали вслед бежавшему, а он в этот миг вдруг остановился и, покачнувшись, рухнул навзничь.
К нему с надеждой еще помочь кинулись несколько человек. А вокруг вдруг закричали:
– Сагопшинцы, братцы!
– Торко-Хаджи!
Радостная весть тотчас облетела все позиции.
Группа пседахцев, высланная вперед Мусаипом, заставила умолкнуть пулеметы противника.
Смельчаки подкрались и неожиданно атаковали врага. А тут подоспели и сагопшинцы, отделившиеся у Грушевой балки.
Покончив с пулеметами, всадники понеслись к Ахлой-Юрту, чтобы ударить в тыл врага.
– Бей, гяуров! – крикнул Торко-Хаджи и, размахивая своей длинной шашкой, помчался вперед.
– Бей! Гони! – раздалось внизу.
Все кругом гудело и трещало от винтовочных выстрелов. Такое бывает, когда множество людей палками лущат кукурузу и отлетающие в сторону зерна ударяются о стены и потолок.
Пседахцы и кескемовцы, оставив свои позиции, тоже бросились в атаку. Хасан увидел развевающееся над людьми красное полотнище флага. Его все уносило вперед.