– Почему ты вдруг об этом вспомнил? – удивился Енё и пожал плечами.
– Сам не знаю.
– Лучше бы помолчали, а то порежу! – недовольно проворчал Пал. – Поехали бы вы, барич, вперед, а я уж как-нибудь сам доставлю господина капитана, когда он будет готов. Найдем дорогу и без вас. Знаем, небось, что к Планкенхорстам через двери входят, а не взбираются в окно по веревочной лестнице.
Енё счел этот совет вполне разумным и, взяв с Рихарда честное слово прийти как можно скорее, оставил брата во власти цирюльника, так и не дождавшись объяснений насчет того, почему так глупо вел себя «морской! фрукт», неосторожно высунувший щупальцы из своего надежного укрытия под действием одной лишь щепотки соли.
Спустя полчаса оба брата уже встретились в залах дома Планкенхорст. Енё поспешил было представить Рихарда хозяйке дома и ее дочери, но они с улыбкой ответили, что уже имели удовольствие встретиться с ним раньше. Баронесса прибавила, что очень рада видеть господина капитана у себя.
Капитан сказал хозяйке дома несколько комплиментов и уступил место вновь прибывшему гостю.
– Хочешь, я познакомлю тебя кое с кем из гостей? – спросил Енё.
– Ради бога, не опекай меня. Думается, я не хуже тебя знаю здешнюю публику. Вон тот свирепого вида высокий военный, что громко разглагольствует о том, будто командовал бригадой, не кто иной, как высокопоставленный интендант: всю свою жизнь он только тем и занимался, что отпускал хлеб солдатам да сено лошадям. Как стреляют пушки, он слыхал лишь в день тезоименитства императора. Этот юный вельможа в очках, который так милостиво улыбается окружающим, – секретарь полицей-директора, влиятельнейший человек. А вот и достопочтенный банкир, способный поддерживать разговор на любую тему.
Енё кисло улыбался, слушая брата. Ему казалось, что Рихард был нелестного мнения о собравшемся здесь обществе.
– Вся эта компания не стоит одной служанки, с которой я сейчас столкнулся на лестнице. Эх, до чего хороша красотка! Интересно, у кого она служит? Только ради нее я готов посещать эти вечера. Когда она пробегала мимо, я успел потрепать ее по щечке. А она с такой силой хлопнула меня по руке, что рука до сих пор горит. Енё почти не расслышал последних слов Рихарда: в их сторону направлялся какой-то важный господин, которого полагалось еще издали приветствовать почтительной улыбкой.
То был вельможа, полный и рослый, с угловатой фигурой и плоским, невыразительным лицом, с поднятыми вверх бровями, горбоносый, с отвисшей нижней челюстью, с пышными стреловидными усами над верхней губой и маленькой остроконечной испанской бородкой под нижней.
Рихард силился вспомнить, кто этот человек.
«Должно быть, этот вельможа, которого Енё еще издали встречает любезной улыбкой, – испанский посол».
Но его догадка на сей раз не подтвердилась.
Вельможа с квадратным лицом, небрежно кивнул головой в знак приветствия улыбавшемуся Енё, подошел прямо к Рихарду, взял обе его руки в свои, дружески потряс их и на чистейшем венгерском языке заговорил с ним, как со старинным и близким другом:
– Сервус,[24] Рихард, сервус.
Рихард холодно ответил на приветствие.
– Сервус.
У пожилого господина шевельнулись усы, как бы давая понять, что столь холодный ответ пришелся ему не по вкусу; между тем Енё, услышав, каким тоном Рихард разговаривает с важным сановником, в замешательстве прикусил нижнюю губу.
Что касается Рихарда, то он решил, что человек, обратившийся к нему на «ты», – кто-либо из тех, что пили с ним на брудершафт на одном из придворных балов; теперь этому чудаку вздумалось напомнить ему о том, что он, Рихард, давно уже предал забвению. Таких приятелей у каждого немало!
– Ну, как живешь? – продолжал вельможа все так же фамильярно.
– Превосходно! – ответил Рихард. – Вижу, ты тоже.