Что ж, однако, собирался он делать с этими лохмотьями? Почему по-воровски пытался ими завладеть? Что могло в них скрываться?
Только после этого побега Рихард обратил внимание на спрятанные им отрепья. Обшарив их, он нашел зашитое в подкладке пальто письмецо:
«Твой опекун убил и ограбил твоего родного отца и теперь содержит тебя лишь потому, что его мучат угрызения совести. Твой отец имел крупный чин, был полковником. Его звали Отто Палвиц. Твоя мать – знатная дама из Вены. Тебе надлежало бы сейчас быть настоящим барином, а не лобызать руку убийцы твоего отца».
Рихард без труда догадался, кто написал это письмо. Лишь одно-единственное существо на свете способно было так дьявольски мстить ему через сына Отто Палвица. Именно это письмо нарушило безмятежный душевный покой Карла.
Рихард снова отправился на розыски, надеясь привезти мальчика назад и открыть ему глаза, объяснив, что в этой тайне – правда и что – ложь.
Он продолжал поиски до тех пор, пока не выяснилось, что мальчик сбежал к своей матери.
Как же он к ней добрался? Недаром поговорка гласит: тайна, известная троим, – уже не тайна. Вот почему Карлу Палвицу удалось отыскать путь к матери.
Встретили его там радушно, но длилось это недолго. Мать повела себя так, как можно было от нее ожидать, и определила его юнгой на корабль. Через год Рихард получил от него письмо, полное раскаяния и жалоб. Мальчик рассказывал, как дурно ему теперь живется, последний слуга в доме Рихарда – барин в сравнении с ним. Все над ним измываются, его бьет каждый, кому не лень. К тому же он еще и голодает. Карл осыпал упреками свою мать, отправившую его в плаванье. Пятнадцатилетний мальчик-подросток уже строго судил эту светскую даму, в роскошных апартаментах которой не нашлось места для отрока-сына. Бессердечная Альфонсина выжила из дому даже собственную мамашу. Она уверила всех, будто та лишилась рассудка, и поместила ее в сумасшедший дом! Как же может такая мать обходиться с сыном! Она заморочила ему голову, обещала сделать гардемарином, сулила ему большое жалование, a на самом деле определила юнгой, простым матросом. Письмо заканчивалось мольбой к Рихарду вызволить его из этой адской обстановки, выкупить с корабля. Дальше следовали горячие уверения, что он будет самым послушным сыном и верным слугой Рихарда.
Как говорится: «Окажись в море, и молиться научишься!»
Рихард тут же отправился за Карлом, вырвал его из кабалы, но домой уже не привез. Он поместил его в один из пользовавшихся хорошей репутацией пансионов и аккуратно вносил за него изрядную сумму.
Однако, как и следовало ожидать, подросток переходил из одного пансиона в другой, и нигде его не могли вытерпеть более полугода. После долгих размышлений Рихард решил опять забрать Карла домой и приложить все силы, чтобы сделать из него достойного человека.
С этого дня он постоянно держал его рядом, у себя в комнате, повсюду брал с собой, делился с ним своими воззрениями и взглядами и старался привить ему свободомыслие и широкий кругозор, надеясь возвысить этим его душу.
И что же! Все попытки привели лишь к тому, что юноша написал на своего приемного отца и опекуна донос, как на опасного врага и предводителя смутьянов.
Как раз в ту пору для борцов за свободу настали скверные времена. Вместе с другими Рихард был привлечен к ответственности. Его арестовали и целых полтора года подвергали всевозможным допросам. Затем все же выпустили, но посоветовали быть поразборчивее в отношении людей, с которыми ему вздумается рассуждать о политике: ведь атмосфера вокруг такая неустойчивая!
Даже после этого Рихард не мог заставить себя осудить своего приемыша, он лишь проклинал текущую в его жилах «материнскую кровь».
Тщетно ломал он голову над тем, как устроить будущее Карла, но тот избавил его от этой заботы: он записался в волонтеры. Наспех навербованный полк именовался добровольческим; туда принимали всякого, кто хотел.
Из полка Карл снова прислал Рихарду жалостное покаянное письмо; жизнь там пришлась ему не по душе На этот раз Рихард за ним не поехал. Только послал выкуп – сумму, которую казна взимает с граждан за освобождение от обязанности защищать отечество. Затем Рихард предоставил Карлу возможность самому избрать для себя какой-нибудь честный жизненный путь, пообещав, что за какое бы дело тот ни взялся, он может рассчитывать на его, Рихарда, поддержку.
Юноша выбрал себе карьеру и притом самую достойную! Он получил должность фискала.[158] Теперь он чувствовал себя превосходно.
Рихард, со своей стороны, постарался получше устроить его судьбу; используя свои связи среди влиятельных особ «конституционной эпохи», он добивался продвижения по службе своего подопечного. И достиг цели. Карл Палвиц проник в сословие чиновников, и видимо, прочно там утвердился.
Правда, у него нередко случались мелкие неприятности денежного характера, но опекун обычно улаживал их, раньше чем дело доходило до скандала.
Так продолжалось до тех пор, пока Карл Палвиц не достиг совершеннолетия.
Однажды утром, когда в длинном зале, именуемом бюро, он вместе со своими коллегами усердно перемножал ряды цифр, вошел столоначальник.
– Послушай, – обратился он к Карлу, – там в передней тебя ожидает какая-то женщина.
– Молодая?
– Не знаю. Твоя область – спирт, возьми спиртометр да измерь.
– Элегантная?
– Tertia qualitaet.[159]
Палвиц вышел к ожидавшей его посетительнице. То была женщина уже не первой молодости. Одета она была довольно скромно, но с претензией на элегантность.
При появлении Палвица дама неожиданно кинулась ему на шею и расплакалась.
– Полноте, полноте, сударыня, успокойтесь. Надеюсь, я не тот, кого вы разыскиваете.
– Вы Карл Палвиц?
– Да, я.
– Мой сын!
– Черт побери, сударыня! Когда я имел честь видеть вас впервые, у вас был не такой потрепанный вид. Чем могу служить?
– Ах, я очень несчастна.
– Я так и подумал. Но куда девалось ваше счастье?
– Я стала нищей.
– Недурное ремесло, только заниматься им надо умело. Даже подоходным налогом не облагается! А куда же исчез ваш особняк?
– Его забрали злые люди. Кредиторы.
– Проклятые кредиторы! Не надо было заводить с ними знакомства. Но я видел в твоем доме и графов и баронов, – правда недолго, пока ты не отослала меня в море, – что ж, разве и их отняли кредиторы?
– О, стоит очутиться в беде, и никто тебя знать не хочет.
– Вот видишь, сколь мудрым становится человек под конец жизни.
– Мне негде теперь голову приклонить. Вся моя надежда – только на тебя.
– Вот напасть! Для полноты счастья только не хватает, чтобы ты повисла у меня на шее.
– Сын мой! Милый сыночек!
– Пока ты была богата и дела твои шли хорошо, тебе и в голову не приходило говорить мне «сын мой, милый сыночек». Имей в виду, я сам еле свожу концы с концами и не в состоянии дать тебе ни гроша. Насчет того, чтобы ты попрошайничала «in thesi»[160] я не имею ничего против, но не вздумай клянчить у меня – заранее тебя предупреждаю!
– Не говори со мной так жестоко, ведь я все же твоя мать.
' – Но я не могу отплатить тебе даже тем, чем ты отплатила своей собственной матери, запрятав ее на старости лет в сумасшедший дом! Я не пользуюсь столь большим влиянием.
– Карл, сын мой! Я буду твоей служанкой, стану стряпать, стирать, убирать за тобой! Позволь мне только приютиться под твоей кровлей.
– Вот еще! Именно об этом я всегда мечтал! Не дай бог, все эти куруцы пронюхают, что ты – моя мать, а меня и без того здесь не слишком любят. Ты же знаешь, какая у тебя в этой стране репутация? Каждому ребенку известно, что ты натворила. В конце концов и австрийские власти тебя возненавидели. Когда иссякли поводы для ябед, ты принялась измышлять заговоры сама и строчить ложные доносы. Вот тебя и выгнали отовсюду. Теперь же, когда все над тобой потешаются и ненавидят тебя, ты решила заявиться сюда в надежде, что я соглашусь таскать тебя на своей спине! Нет, мне такая обуза ни к чему. Если кто-либо смекнет, с кем я здесь любезничаю, мне конец. Если я дам тебе хотя бы грош, меня сочтут за легкомысленного мота, и я не смогу претендовать даже на получение пособия на дороговизну. Поэтому я и говорю: поищи себе более состоятельного сына.
158
Чиновник, надзирающий за деятельностью ведомств, учреждений, главным образом, в финансовой области