Особое очарование лежало на челе молодого иностранца. Это очарование подчеркивал его бесстрастный взгляд.
Было заметно, что его ничто не может тронуть. Его не поразила царская роскошь, не опьянила высочайшая милость, проявленная к нему; ему не вскружили голову прекрасные девичьи глаза, не обольстили ласковые слова и тайные рукопожатия.
Каждая черточка лица, казалось, говорила, что все происходящее вокруг его нисколько не занимает. И это придавало неотразимое обаяние его мужественному лицу.
Когда после полуночи все оркестры заиграли гимн в знак того, что великая княгиня удаляется в свои покои, молодой человек в черном фраке поспешил в малахитовый зал.
Лакей в красной ливрее поднес ему на большом серебряном подносе какой-то прохладительный напиток, и юноша взял стакан. В эту минуту кто-то сжал его локоть и произнес:
– Нет, этого пить не стоит!
Юноша обернулся, и на лице его впервые за все время бала проступила улыбка.
– А, это ты, Леонид?
Тот, кого называли Леонидом, был стройный гвардейский офицер в плотно облегавшем мундире; это был цветущий круглолицый молодой человек с залихватски закрученными кверху светлыми усиками, с пышными бакенбардами и густыми бровями, которым очень соответствовало решительное выражение живых серых глаз. – Я уж думал, ты сегодня так и не покинешь танцевальный зал! – сказал он с дружеским упреком.
– Я танцевал с твоей невестой. Не видел? Она – прелестная девушка.
– Прелестная, прелестная. Но что мне до того, если я не могу на ней жениться, пока не достигну совершеннолетия и не получу очередного повышения по службе. А ждать этого ровно два года. Не может же человек все это время довольствоваться одними смотринами. Пошли отсюда.
Иностранец колебался.
– Не знаю, удобно ли так рано?
– Не слышишь – уже звучит гимн! Мы улизнем через боковой выход, там ждут мои сани. Уж не ангажировал ли ты какую-нибудь куклу на танцы?
– Да, княжну Ф… Меня представил ей гофмейстер. Я и впрямь должен ей одну кадриль.
– Бога ради, подальше от нее! Она превратит тебя в шута, как и других. Вся эта комедия ничего не стоит. Здесь выставляют напоказ свои красивые плечи, а затем требуют: коли взглянул на девицу, будь любезен – женись, а загляделся на замужнюю – становись ее шутом. Ах, эти алебастровые шеи и плечи, эти льнущие к тебе сильфиды, эти смеющиеся очи! О дьявольское наваждение, исходящее от ангелов. Тут все недоступно. Поедем туда, где доступно все.
– Куда ты хочешь меня везти?
– Куда? В ад! Боишься попасть туда?
– Нет, не боюсь!
– А в рай?
– И туда не прочь.
– А если я повезу тебя на Каменный остров, в грязную, вонючую корчму, где пируют матросы? И туда пойдешь со мной?
– Пожалуй.
– Вот, брат, за это я и люблю тебя!
Леонид обнял чужеземца, облобызал его и увлек за собой через знакомый ему боковой выход, вниз по лестницам, вон из мраморного дворца. В легкой бальной одежде они добежали до набережной Невы, где их ожидали сани; там они закутались в заранее приготовленные теплые шубы, и через минуту два добрых рысака, позванивая сбруей, понесли их вскачь по невскому льду.
Один из друзей был Леонид Рамиров, молодой русский дворянин, другой – старший сын Барадлаи, Эден.
Когда сани промчались мимо освещенных лунным сиянием дворцов, Эден спросил у приятеля:
– Послушай, мне кажется. Каменный остров не в той стороне.
– А мы вовсе не туда едем, – спокойно отвечал Леонид.
– Но ведь ты сам сказал!
– Да, сказал, чтобы ввести в заблуждение любопыт» пых, которые прислушивались к нашей беседе в малахитовом зале.
– Куда ж мы все-таки едем?
– Сейчас мы катим по Петровскому проспекту. Прямой дорогой на Петровский остров.
– Но там ведь нет ничего, кроме пеньковых и сахарных заводов.
– Ты прав. Вот одну из таких сахароварен мы и посетим.
– Ладно, будь по-твоему, – ответил Эден и, плотнее закутавшись в шубу, откинулся на спинку сидения. Казалось, он задремал.
Прошло полчаса, прежде чем сани вновь пересекли лед Невы и остановились перед красным особняком, замыкавшим собою длинный парк.
Леонид потряс друга за плечи:
– Приехали.
Все окна особняка были освещены: вошедших с мороза гостей в вестибюле встретил необычный запах, несомненно присущий сахарному производству, но имевший мало общего с запахом сластей. Молодые люди вошли в маленькую дверцу под сводами, и навстречу им двинулся какой-то полный господин с гладко выбритым лицом. Он спросил по-французски: «Чего желают господа?»
– Осмотреть сахарный завод, – ответил Леонид.
– Только завод или еще и рафинерию? – спросил француз.
– Только рафинерию, – шепнул Леонид и вложил ему в руку ассигнацию, которую тот не спеша расправил и внимательно разглядел. Это была сторублевая кредитка, и человек, пробормотав «bien»,[10] сунул ее в карман.
– Этот господин с вами? – спросил он, указав на Эдена.
– Разумеется, – отвечал Леонид. – Дай ему сотню, Эден. Это – входная плата. Не пожалеешь.
Эден, ни слова не говоря, вручил деньги французу.
Тот повел их вдоль коридора. Кое-где двери были открыты, из них струился свет, доносился шум и грохот машин, свист пара и удушающий смрад. Молодые люди не зашли в цехи, а направились дальше; наконец они достигли низкой железной двери. Провожатый распахнул эту дверь и пропустил гостей в полуосвещенный коридор, предоставив им дальше идти одним.
– Все время прямо, а уж там увидите куда, – пробормотал он.
Леонид взял Эдена под руку и повел его за собой с видом завсегдатая. Они дошли до винтовой лестницы, и, по мере того как спускались по ней все ниже, Эдену казалось, что машинный шум и свист пара все явственнее сменялись иными звуками, похожими на приглушенные звуки тромбонов и флейт.
У подножья винтовой лестницы за небольшим столиком сидела какая-то пожилая дама в модном платье.
Леонид положил перед нею один империал.
– Моя ложа открыта? – спросил он.
Дама сделала книксен и улыбнулась.
Пройдя мимо ряда задрапированных коврами дверей, Леонид нашел свою и открыл ее. Затем он растворил вторую дверь, и друзья очутились в ложе, обнесенной спереди тонкой бронзовой решеткой.
Теперь они уже явственно слышали музыку.
– Да ведь это театр или цирк! – воскликнул Эден, обернувшись к Леониду. Затем, взглянув через решетку, он добавил: – Или баня.
Леонид рассмеялся:
– Как тебе угодно. – С этими словами, бросившись на кушетку, он взял со столика отпечатанный листок. Это была обычная театральная программка. Вместе с Эденом они стали читать вслух.
– Первый номер: «Don Juan au Serail».[11] Это действительно забавная штука. Жаль, что мы уже пропустили. «Tableaux vivants».[12] Довольно скучная история «Les bayadéres du khan Almollah».[13] Веселая вещица: один раз я уже видел. «La lutte des amazones»,[14] «La réke d' Ariane».[15] Это, должно быть, превосходно, если только Персида сегодня в ударе.
В дверях ложи появилась склонившаяся в почтительном поклоне фигура: то был официант.
– Стол накроешь здесь, – приказал Леонид.
– На сколько персон?
– На три.
– Кто ж третий? – удивился Эден.
– Увидишь.
На столе мгновенно появилась закуска, сладкое и бутылки шампанского в серебряном ведерке со льдом. Затем слуга оставил гостей одних. Леонид запер за ним дверь ложи.
– Послушай, Леонид! В какую странную рафинерию ты меня привез! – воскликнул Эден, бросив взгляд сквозь бронзовую решетку.
Леонид в ответ засмеялся.
– Ты, значит, думал, что мы, русские, только псалмы поем?
– Нет! Но здесь, в здании, принадлежащем казне, и вдруг такое заведение!
Леонид, улыбнувшись, только махнул рукой: стоит ли говорить об этом?
– А что будет, если нас здесь обнаружат?
– Сошлют в Сибирь.
– А музыканты не выдадут?
– Они никого не видят. Весь оркестр состоит из слепых музыкантов. Да ты не смотри туда. Это – развлечение для старцев. Нас ждет другое.