Ближе всех ему, Лукину, конечно, эсеры, но и их он не очень-то жаловал. Буянов шел за эсерами потому, что верил им, пока не разуверился. Лукин приблизился к ним по другой причине: наступило такое время, когда трудно было оставаться один на один с собой. Но и в это время Лукин повторял: «Как был он Лукин, так и есть Лукин». И это означало — плевать ему на всех в мире. Его раньше побаивались мастера. Он и сам мог бы стать мастером — о царе плохое говорил только тем людям, которые не донесут, и у начальства был на хорошем счету. Ни дружбы, ни близкого знакомства у него в те времена с Дуниным не могло и быть. Но была все же общность по работе, а теперь и ее нет. Лукин становился опасен для завода.
— Что ж ты не отвечаешь мне, Филипп, а?
Дунин схватился за чернильницу, но пересилил себя. Мильдик, вернувшийся с Волги, бормотал:
— Друзья, друзья, давайте разберемся… Что нам мешает понять всех?
Он бросился было за водой для Дунина, но Филипп остановил его знаком.
Лукин не повышал голоса:
— Правду в могилу не унесешь. Скажи хоть сейчас, какого Алексашки мы холуи? Керенского, скажем, или Меншикова?
— От Алексашкиной пильни[15] вы и пошли, — напомнил Дунин.
— При том Алексашке наших предков до смерти пороли. Ты это должен знать, — Лукин не сдавался.
— Их до смерти, а вы до огородов дослужились.
— Огороды что же, клейма на нас? — прищурился Лукин.
— Клейма, потому что вы огородами от всего мира отгородились. Для вас корова дороже завода. Пусть он провалится, только бы она не пала.
— А кто довел? Кто довел?
И опять начинали разговор о хлебе.
— Народ поймет нас, поймет, почему хлеба нет! — кричал Дунин.
— Поймет, да помрет…
— Ваши господа, Керенский с генералами да с Козловским, с прошлого года намутили. Потому и голод теперь. Вы-то знаете, только охота вам на хлебце сыграть. Правду свою вы прожили. Давай по всей правде! Кабы учет был, всем хлеба хватило бы. И молока. Так ты свою буренку первый угонишь от учета. Скажешь, что яловая…
— Жили мы без учета.
В мастерскую огородники ходили исправно, но ничего там не делали. Линовали лист фанеры, садились играть в шашки, пили морковный чай и с азартом толковали о том, сколько народа вымрет нынче в Питере, где вспыхнула эпидемия холеры.
— В холеру при царе умирали по сто, а теперь клади…
Чебаков сказал в сердцах, встретившись с Лукиным у проходной:
— Будто в очко играете, а не о людях говорите.
А тот ему все так же спокойно:
— Без дела ты болтаешься, Палыч. Приходи к нам в цех в шашки играть. Мартен-то твой остановился.
— Тьфу, что за люди…
— Устьевские.
— Устьевские, да со всячинкой.
После Первого мая огородники посмеивались:
— Сунули ребятам по полфиника — знай, мол, наших. Финик-то советский топором рубить…
С финика и пошло.
Через два дня Буров проходил по цеху, где работали огородники. Он не смотрел по сторонам, но все видел: игру в шашки, остановившиеся станки, чайники.
— Буров, по полфиника вы дали, а хлеб когда?
Родион, не отвечая, шел дальше.
— Ребятам по полфиника, а себе по мешку? — закричал Лукин. — А хлеб где?
Родион, смертельно побледнев от оскорбления, вплотную подошел к Лукину.
— Вам, подлецам, ни хлеба, ни жизни.
Этого только и ждали. Огородники галдели почти радостно, довольные тем, что не выдержал всегда спокойный Буров.
Лукина рядом уже не было. Неслись беспорядочные выкрики:
— Завладели наганами, так оскорблять можешь? Ну, погоди, дойдет…
— Говори, зачем завод не вывозишь?
— Завод не дадим растащить. Хотите, чтоб лопухом заросло?
Кто-то ударил по станку железным листом.
— Не выпускайте его отсюда! Когда завод вывезешь?
Это был голос Лукина.
На Родиона насели. Ловко и с силой он сбросил сразу двоих, и те откатились в сторону, удивленно поглядывая на него. Огородники закричали:
— Не здесь! Не здесь! Волоки его, черта, к Горбатому мосту.
На Бурова навалилось человек десять. Ему скрутили назад руки и так повели к воротам. Навстречу показался Федор Воробьев. Он бросился к огородникам.
— Товарищи, оставьте! Что вы?
А вокруг было почти пусто. Все, кто работал в других цехах, — а работало теперь очень мало, — разошлись на обед. В цехе задержались одни огородники. Лукин правильно выбрал время для бунта. Воробьев понесся к воротам звать на помощь. Огородники прижали его к закопченной низкой стенке. Федор видел перед собой раскрасневшихся от злобы людей.