— А кляп в рот признаешь?
— Дорого вам обойдется, подлецам, — прохрипел он, падая на землю.
Родиона били в грудь и пониже, в бок. Удары в бок были нестерпимы, он едва удерживался от стонов. Били расчетливо и приговаривали:
— Ничего, окунешься с моста — легче станет. Не бойсь, мы тебя на веревке спустим и подымем.
С соседних улиц бежали торговки, посадские мещане. Родион стал терять сознание. Он уже ничего не видел, тяжелые удары отдавались в голове, и он машинально их считал: «Раз, два… Сейчас опять ударят…» Но он еще чувствовал, что ноги передвигаются. Куда он идет? И вдруг под самым ухом послышался пьяный голос:
— Родион Степаныч, я, Монастырев, презренный штрейх, тебя не бью… Выпил я сегодня… Душа у меня пропащая… Не бью тебя, дорогой товарищ Буров… На том свете скажи господу, может, скинут мне что за это…
Раздался смех. Огородники отгоняли Монастырева прочь.
До Горбатого моста Бурова не довели. Красногвардейцы, которые проходили в саду ученье, выскочили на улицу. Один из них выстрелил в воздух. Пуля ударилась в стену больничного дома и, отскочив, рикошетом убила случайного прохожего. Толпа разбежалась.
Бурова подняли с земли и внесли в больницу. Сухин дважды был у Родиона в тот день.
— Тут больно? — спросил он, осторожно нажав на печень.
— Болит.
Его лицо покрылось холодной испариной. Сухин видел, что боль невыносима.
— По этому месту и били?
— Да. И по этому…
— Знали они, что ли, куда бить?.. — Сухин словно спрашивал сам себя. — Так и доконать могли. А вы-то знаете, что… серьезно больны?
— Со мной успеем, — Буров нетерпеливо приподнялся на кровати. — Доктор, прошу вас, честного человека, скажите, верно ли, что того убило рикошетом? А со мной после.
Он не выдержал и застонал.
— Да ведь говорил я, было вскрытие. Пуля вошла обратной стороной, понимаете? И на стенке след, штукатурка обвалилась.
— Доктор… — Родион помедлил для того, чтобы найти самые убедительные слова. — Доктор, Орест Сергеич, посад наш — место маленькое, а политика сегодня была серьезная, злая. Убит Домрачев. Он при Керенском за эсерами ходил, а потом от всех отошел, никто он. И все равно — будут кричать, что мы таких на мушку берем. Это для них хлеб. Редкий случай. Им от такой смерти нажива. Не поверят, что отскоком… Нам запишут. Так верно ли, доктор, что пуля другой стороной ударила? Или только говорите, чтоб мне спокойнее было? Вот этого не надо. Скажите, как есть, я разберу кто.
— Было вскрытие, установили. Акт написали.
— Вот мне бы эту бумагу.
— Будет, будет. Лежите спокойно.
— К утру поднимете меня на ноги?
— Недели через две-три. — Сухин сказал это для успокоения больного, он подозревал худшее.
— Так я сам поднимусь. Нельзя мне сейчас лежать. — Буров опустил на пол ноги, и в беззвучном плаче затряслись плечи. — Для них что кровь, что голод — только бы в свое очко сыграть.
Утром с первым поездом из Питера приехали в поселок незнакомые люди. Они бродили вокруг завода, а больше толкались на базаре и расспрашивали, записывали в книжку. Были они в светлых пиджаках и в соломенных шляпах, счищали грязь с желтых ботинок, принюхивались к людям, и лишь только человек начинал говорить, как они перебивали и досказывали за него. Трое были молодые и поджарые, четвертый пожилой, в золотом пенсне, потный, неряшливый. Пожилой, как только мог, старался поспевать за молодыми, и ему это давалось нелегко. Он больше разговаривал с женщинами и окликал их, точно квакал: «Ба-бушка» или «Те-тенька».
— Ну да, ну да, — торопил он женщину, которая им повстречалась, — значит, сначала оцепили завод…
— Этого я не знаю, — нерешительно отвечала женщина. — Как его оцепить? Тут ведь на несколько верст кругом будет.
— Ворота-то одни, — торопили ее эти люди, не отрываясь от блокнотов.
— Ворота одни, а в заборе теперь столько ходов повыломали. Так что оцепляй не оцепляй…
— Погоди, тетенька. А потом выбежали красногвардейцы и не предупредив, да?
Он переглянулся с тремя другими:
— В пятом году полиция предупреждала, — и быстро сделал пометку в блокноте.
— Да ведь выстрел я слышала издалека, — слабо возражала сбитая с толку женщина. — Один был выстрел. Я за водой шла, и вот слышу я…
Но она уже была не нужна приезжим. Дунин пошел за ними следом и окликнул пожилого:
— Папаша, вы из какой газеты будете? Да кто вас разберет! Вчера назывались «День», сегодня «Ночь», вчера «Речь», сегодня «Полслова». Папаша, чего ты за бабами гоняешься, ты меня, большевика, спроси. Все расскажу по порядку. Без вранья, одну правду.