Испытание окончено. Подписывают бумагу. Офицер говорит и говорит:
— Во всем прогресс. Десяток лет назад — ну где возьмешь такую плиту? Вспоминаю случай из пятого года. Казанка бунтовала. Тогда несколько дней забастовщики хозяйничали на линии — одни поезда пропускали, другие задерживали. Залегли мы возле насыпи. И показалось нам, что мимо идет поезд бунтовщиков. Потом выяснилось, что перепутали в донесении. Наставили пулемет. В одну минуту, поверите ли, срезали два вагона с осей. Крик, визг. Поезд был пригородный. В окна кидаются, с площадок. Словом, не по той цели мы стреляли. Вот бы им тогда такие плиты, вагонам. Да не было! Так прямо срезали вагоны.
Дунин, который отошел было в сторону, вдруг останавливается и оборачивается к офицеру:
— Живодеры! Звери!
И офицер попятился, поглядывая на Дунина и с испугом, и с любопытством.
Адамов поспешил за Дуниным. Они молча шли мимо замерзших заводских каналов. У самых ворот Адамов тихо сказал ему:
— Господин Дунин, как же это вы!
— Спустить гадине? — Дунин был все еще взволнован.
Адамов и сам хорошо помнил пятый год.
— Нет, не то… Конечно, это зверство. Но вы неосторожно поступили. Именно вы.
— Именно я? — спросил Дунин.
— Да.
Дунин внимательно посмотрел на инженера.
— Что же вы хотите сказать?
— Мне кое-что известно о вас. Ну, то, что другие знают. Потому-то я и сказал о неосторожности.
— Правильно, — Дунин вздохнул. — Но что он говорил, мерзавец! Два вагона срезал. В них просто пассажиры, вероятно, и женщины и дети. Если по ошибке, то зачем же хвалится теперь? А эта гадина с усиками хвастает. Если он еще раз скажет, я повторю.
— Но почему? Понимаю вас, но время военное, — продолжает Адамов. — Могут уволить с завода. На фронт послать. Вы семейный?
И сразу он понял, что задал лишний вопрос, — таких, как Дунин, об этом не спрашивают.
Еще долго Адамов размышлял: почему именно Дунин, а не он, осадил пухлого подлеца? Его не решатся тронуть. Он сварил сталь, в которую начнут теперь одевать броневики. А Дунин всегда под ударом. Человек этот на воле от ареста до ареста. И вот он-то, маленький, недавно вышедший из тюрьмы, на глазах у всех принизил мерзавца, от которого разило коньяком, наглую тварь! Что же дает такую силу духа этому маленькому человеку? Ведь говорили, что пятый год уже не повторится, что таким людям уже не поднять народ. Но вот есть у них и уверенность, и смелость, и достоинство. Эти слова, которые Дунин бросил в лицо подлецу, идут не от отчаяния загнанного человека, а от чего-то другого…
Они еще несколько раз встречались потом, говорили, правда, на ходу, но дружелюбно и с доверием друг к другу. И все же Дунин не сказал инженеру, почему он пошел на то, что Адамов назвал неосторожностью.
Если бы при испытании был только мордач Никаноров, Дунин сдержался бы. Но там стояла еще группа рабочих, и они выжидательно смотрели на Дунина. В их взгляде сквозил вопрос: «Мы смолчим, а что же скажешь ты?»
Он не мог не ответить негодяю. Иногда для подпольщика складывается так, что приходится поставить себя под удар.
Летом семнадцатого года Адамов незаметно для себя стал управлять заводом.
Началось с того, что Березовский попросил:
— Анатолий Борисович, побудьте за меня денька два. Увязаю в столице. Положиться, сами знаете, не на кого.
Он говорил тепло, как приятель. Одинокий, застенчивый Адамов ценил такое отношение.
Потом Березовский задерживался в столице на неделю. Вечерами он звонил на завод:
— Анатолий Борисович?.. Здравствуйте, дорогой. Что у вас? Замучился. Завтра меня не ждите. Сижу, как проклятый, в адмиралтействе. Был в синдикате. Задал им взбучку за резцы. Отдал ваши акты. Расследуют. Устал как собака… Что? Ремонт кузницы? Голубчик, придется вам одному распорядиться. И на час не могу вырваться, абсолютно не могу.
Цеховые инженеры ничего не хотели решать, они без конца писали Адамову докладные записки. В разговоре они называли рабочих товарищами, а в служебных записках — мастеровыми, и от записок веяло тайным злорадством.
Адамов нервно брался за телефон.
— Послушайте, неужели вы сами не можете переставить станок?
Его забрасывали бумагами о починке питьевого бака, о смене реостатов, о разбитых стеклах, о ящиках для ветоши. Они издевались открыто. Над ним? Да, и над ним. Но тут начиналось другое, во что Адамов не мог еще проникнуть.
«Сербиянинову не посмели бы писать о такой ерунде», — раздумывал Адамов.
Работать они теперь не хотят, — ни губастый «Дунька», ни другие инженеры, немолодые и молодые. Приемщики никогда не воровали так нагло, как в это лето, словно торопились украсть напоследок. Они заваливали склады поддельными шведскими резцами, принимали труху вместо лома, отработанное масло, гнутые лопаты. Кто бы мог теперь сказать, что они когда-то получили диплом инженера. Они умели обманывать и его, Адамова, и рабочий контроль.