Лет десять тому назад ему, вернувшемуся из ссылки, нельзя было временно вновь поселиться в Устьеве, и он проработал с год слесарем на небольших заводиках между Ямбургом и Ревелем. У него там сохранились старые связи, и теперь это было кстати. К тому же в молодые годы Дунина призывали в армию, и он дослужился до двух нашивок младшего унтер-офицера.
Летом девятнадцатого года Дунина тайно перебросили из Петрограда через линию фронта. Они отправились вдвоем — Дунин и бородатый машинист с Балтийской дороги, смелые и находчивые люди, прошедшие долгую школу подпольной выучки. Как она пригодилась, когда каждый промах грозил смертью!
Сразу же за линией фронта Дунин разминулся со своим спутником, и каждый действовал на свой риск. В белых частях, куда Дунин, одетый фельдфебелем, привозил казенные пакеты, появлялись листовки. Он безошибочно узнавал людей, которым можно поверить. Он вел с ними разговоры на кухне, в караульной. И не раз бывало, что после таких бесед в бою падал подстреленный сзади офицер, а белые солдаты уходили к красным. А фельдъегерская упряжка звенела бубенцом по дороге в другую часть. Так с первых дней похода белой армии до поражения ее сопровождал расторопный подтянутый фельдфебель.
В Устьеве знали лишь о том, что Дунин временно отозван в Петроград. Такое дело поручали самым преданным людям, которые, не разжав рта, перенесут любую муку. Это было бы по силам и Федору Воробьеву. Но один семнадцатый год не мог служить мерилом проверки. И потому выбрали Дунина. Человек, который говорил с Дуниным об этом поручении, долго расспрашивал его о прошлом, и ему была знакома каждая большая стачка, в которой участвовал Дунин, каждый большой завод, где он работал, довоенная «Правда», куда носил заметки. Дунин знал, что этот человек провел три бессонных ночи вблизи Петрограда на решающем участке фронта, но, казалось, они не тронули и не утомили его.
— Вы представляете себе, какое вам предстоит поручение? Если провал, то даже петля — легкое избавление. Подонки способны на все. Согласиться сразу, не подумав, не проверив себя еще раз, — это не делает большевику чести. Это офицерская, не наша честь. Она, товарищ Дунин, бывает, ведет к бесчестью. Главное — строго спросить себя, хватит ли сил вынести все. Если нет, откажитесь.
Он неожиданно улыбнулся, и в улыбке была особая теплота, которой Дунин давно уже не видел.
— Очень уж вы худы, товарищ Дунин! Вы не больны?
— Нет, нисколько. Я здоровее многих.
Потом они говорили запросто.
— У вас есть дети?
— Нет.
— Что ж так?
— Да вот так. — Дунин всегда с грустью говорил об этом. — Неудачные роды, а потом все не было детей. Нет никого у меня ближе, чем жена. Всем с ней делюсь.
Дунин помедлил.
— Вот только об этом ей нельзя сказать…
— Да, никак нельзя. Подождем конца войны.
— Придется.
— Значит, завтра? — Старший товарищ крепко пожал обе руки Дунина. — Вот он расскажет вам во всех подробностях.
В кабинет вошел бородатый машинист с Балтийской железной дороги.
Их несколько дней готовили к опасному поручению. Они узнавали то, что было известно только разведке, они изучали подробную карту, стреляли в цель из пистолетов. Читали белогвардейские газеты и воззвания, знакомились с фотографическими снимками. На снимках были политические деятели белой эмиграции, офицеры, генералы.
«Это сам Юденич? Так. Запомним. Где он снят? На турецком фронте в шестнадцатом году? Так. А это полковник Родзянко? Сынок председателя Думы? Запомним».
Приходил к ним человек, переводивший самое важное из немецких и эстонских газет, выходивших в Ревеле.
В подготовку входило и то, что стесняло и Дунина и машиниста с Балтийской дороги.
Никогда они не видели у себя на столе такой вкусной и обильной еды.
— Да ведь в рот не лезет, — говорил Дунин. — Знаю же, что ни у кого сейчас нет этого.
— Надо, надо есть, — убеждали его. — Нужно, чтобы вы поправились в несколько дней, а то какой же фельдфебель.
Эх, если бы немного этой еды — ветчины, яиц, сыру, яблок — переслать жене домой!
В то время для советского дипломатического курьера, который с таким риском для себя отправлялся за рубеж, старались найти одежду поэлегантнее, пару заграничных дорогих сигар. Его также заботливо откармливали перед поездкой. А на границе он под испытующими взглядами небрежно закуривал сигару, чтобы всем своим видом показать, что в стране, откуда он едет, не такая уж плохая жизнь.