— К ним сено прилаживали. Лосям на зиму. Тут царская охота была.
Так, разговаривая о том о сем, но не о своем опасном деле, мокрые по пояс добрались по просеке до лесничьего дома. Там их ждали верный человек, одежда царской армии и надежные документы. К вечеру Юденич подошел к тем местам, где они слезли с паровоза. Лесничий дом оказался в тылу врага. А утром по дороге звенел такой же, как летом, резвый колокольчик. Молодцеватый, хотя и низенький, фельдфебель разъезжал между частями наступающей белой армии.
Спустя несколько дней во время боя брошенная сзади ручная граната разорвалась там, где стояла группа офицеров, и вся рота перешла к красным. Это была первая весть о Дунине.
Через месяц он вернулся домой. Он шел назад к границам вместе с отступающей армией Юденича и на ходу, чем только мог, подрывал ее таявшую силу. И не одной сотне солдат помешали перейти рубеж бородатый машинист с Балтийской, Дунин и другие люди той же славной школы, которая долгими годами учила смелости, выдержке, острой находчивости и способности молча перенести любую муку. Эту способность показал врагу бородатый машинист. Ему не довелось вернуться.
11. Особая реликвия музея
На Гатчину Юденич, оголив фронт у Пскова, бросил свои лучшие полки. Гатчина была взята наскоком. Генералы забыли о всякой осторожности. Оставалось, по расчету Юденича, два перехода до Петрограда, и на последние версты он бросил все резервы, не пожалев ни снарядов, ни коней.
Наши части отошли к Пулкову, к Красному Селу. Чернецов, который был переведен в Гатчине в другой отряд, стал расспрашивать о своих товарищах. Он узнал только, что часть их снова направили в Устьево: Юденич собирался перерезать дорогу на Москву. Остальное узналось уже после разгрома Юденича.
В те часы, когда наши отряды занимали позиции у Пулкова, когда в Петрограде отдавали последние почести замученным белыми курсантам, начали звонить колокола гатчинского собора.
От заставы до соборной площади стояли сигнальщики с флажками. Ожидали генерала, ближайшего помощника Юденича. Сам он оставался в штабном вагоне на пути к Гатчине. У заставы грянул марш. Марш не играли, а рубили, рубили зло, неистово, без всякого веселья, слишком громко. Должно быть, музыканты злились на то, что их держат под дождем с самого утра и не позволяют курить. Должно быть, и они были измучены походом и ненавистью, которой их встречала родная земля. Соборные колокола звонили и звонили, а когда звон затихал, слышался рубленый, злобный марш.
Показался большой походный автомобиль, похожий на тот, в котором Березовский носился между Устьевом и столицей. Автомобиль обдал музыкантов жидкой грязью и затормозил на плацу. Здесь, возле старой казармы, сто с лишним лет тому назад Павел Первый и Аракчеев производили смотр гатчинской гвардии. Открыли старую военную часовню, и в ней мертвенным светом загорелись восковые свечи. Рубленый марш затих. Генерал вылез у часовни, снял фуражку и тяжело перекрестился.
Солдаты и ошалелые обыватели высыпали на улицу. Соборные колокола все еще звонили. Генералов было уже много. По бульварам вели пленных. Их было человек тридцать. И до полусотни конного конвоя их окружало. Среди пленных шел Федор Воробьев и два приятеля — Павел и Леонид. Их захватили на заре, когда они, расстреляв все патроны, пробивались к станции.
Воробьев шел без шапки. У него была окровавлена голова. Конный конвой с размаху стегал пленных нагайками и громко ругался. Ругань была непотребная. В другое время принарядившиеся женщины разбежались бы от таких слов. Но теперь они вприпрыжку спешили за конвоем и жадно смотрели на пленных.
— Мадамочки! — орал коренастый вахмистр. — Которые желающие, допускаю на расправу. Конвой, расступись! — К пленным подходила высокая пожилая женщина. — Это и есть, мадамочка, главный у них комиссар. — Вахмистр указал на Воробьева.
Женщина ударила Воробьева зонтиком по окровавленной голове. Подумав, ударила еще раз острием в щеку. Воробьев не издал ни звука, но так посмотрел на женщину, что она бросила зонтик и, завизжав, сжала кулаки.
— Такие они все, мадамочка! — орал вахмистр. — Могут молчать. Что твой Христос, мать…
Конвой загоготал и, стеганув пленных нагайками, погнал их дальше. За конвоем неотступно шел маленький, рыжий пожилой человек.
— Господин вахмистр! Господин вахмистр! — кричал он.
— Чего пристаешь?
— Господин вахмистр! У меня был музыкальный магазин. Большевики отобрали. Хожу по рынкам, смотрю. Мне бумага от штаба дана — отбирать свое. Вот нашел.