— А это уж не твоя забота. Сказано — лежи, не тревожься.
— Не тревожься… — повторил пленный. — Тут с ума можно сойти. Как подумаешь…
— Ну, чего же? — откликнулся Чебаков. — Было тебе за что помирать — лежи спокойный. Коли есть за что простить тебя — опять лежи спокойный. Э, да что говорить! Не понимаю я тебя, и ты меня тоже. Давай молчать.
Пленный приподнялся и зашептал, озираясь:
— Дед, тут лес… Не заметят… Спрячь меня где-нибудь в сторожке. Я отлежусь… Постой… никто не узнает… У меня золото зашито. Возьми его все.
Чебаков на минуту остановил телегу и, покрутив головой, с презрением посмотрел на пленного.
— Эх, и глуп же ты, парень! Ну, чего твое золото здесь стоит?
Больше они не говорили всю дорогу. Пленный тихо заплакал, Чебаков вздохнул. Подъехав к больнице, Чебаков предупредил санитаров, которые вышли навстречу:
— Потихоньку неси. У него бок пробит.
И тут же он понял, что прощать офицера не за что. Знакомый Чебакову парнишка пробегал по улице. Он крикнул на ходу:
— Гатчину наши отбили! Телеграмма пришла.
Пленный покривился, но не от боли, а зло и насмешливо, вобрал голову в плечи и ушел подбородком в воротник шинели, закрыв глаза.
— Вот… весь ты так сделан, — с сердцем сказал Чебаков вслед носилкам.
О новости тотчас узнал весь поселок.
14. Последние
Через Ямбург уходили обозы белых. Запаренные лошади едва тянули военные повозки. Начиналось бегство, лихорадочное, злобное. Ветер нанес с окраин дым — там горели дома. К полудню улицы были забиты подводами.
Дунин остановил бричку возле собора и оттуда поглядывал на растекавшиеся в суматошном бегстве части. В поток повозок врывался ординарец, рубил саблей постромки и уводил лошадь посвежее. Дунин видел, как возница стеганул ординарца кнутом и тотчас опустил разрубленную руку. Вой и ругань катились вслед за бегущими. На рысях в самую гущу ворвалась конная батарея. Послышался треск. Повозки падали, становились дыбом. Из домов выбегали с туго набитыми мешками солдаты. Один мешок разорвался, и оттуда выпали круглые стенные часы и медная кастрюля. Конный разъезд с гиком прочесал дорогу для автомобиля. В открытую машину полетели камни. Генерал, сидевший в ней, не пошевелился и не посмотрел по сторонам, словно улица была пустая.
— Что делают! Что делают! Господи! — рядом с Дуниным раздался женский, обессиленный страхом голос.
По тротуару мимо низких домов бежали трое офицеров. Они разбивали стекла, бросали в дома ручные гранаты. На улицу вылетали рамы и обломки мебели.
— Талабцы самые лютые[19], — говорила женщина.
Дунин не отвечал. Он смотрел на сумасшедшее движение и раздумывал, что он может сделать теперь. Белая армия разваливалась на его глазах. Армии уже не было. Она распалась на части. Где нанесен ей непоправимый удар, Дунин еще не знал, но он чувствовал, что от этого удара силы Юденича уже не оправятся. Но многое еще можно было бы сделать, если бы рядом с ним стоял еще десяток таких же, как он, людей. Можно было взорвать мост, заставить белых бросить все орудия. Но в Ямбурге Дунин оказался один. Он постоял у моста и повернулся, чтобы уйти.
— Раненых кончают… пленных, — озираясь, добавила шепотом неизвестная женщина.
— Где? — одним дыханием спросил Дунин.
Боковой улицей он примчался к госпитальному дому. У ворот растерянно стояли двое караульных.
— Где начальник? — резко спросил Дунин.
— Не знаем… Никого нет… Ушли все… — наперебой заговорили солдаты. — С вечера не сменяют, господин фельдфебель.
Во дворе возле штабеля дров лежали трупы.
— Кто… кто распорядился?
— Офицеры приходили, — мрачно ответил караульный. — С Талабского полка.
— И… всех?
— Наверху остались, которые живые.
Дунин побежал по лестнице. Палаты встретили его глубоким молчанием. Пахло лекарствами и кровью. На полу лежали разорванные сенники. У окна сидела пожилая женщина в белой косынке. Она блуждающим взглядом посмотрела на Дунина.
— Вы кто?
Женщина только покачала головой. Дунин бросился дальше. Снизу доносились голоса.
— Я спрашиваю, есть пленные? Кажется, ясно.
— Господин ротмистр, ничего не знаю. Везли без документов. Кто свои, кто чужие — никак не разберу. На устные показания положиться нельзя, сами знаете. Господин ротмистр… что вы!
— А, подлец!
Раздалась громкая пощечина и глухой стук. Внизу кто-то упал. По лестнице, тяжело дыша, вбежал высокий тучный офицер. Он на ходу вынимал браунинг: