Потом председатель осторожно осведомился, зачем же все-таки приехал сюда Родион.
— Не хотел быть обузой? — переспросил он. — Это как же понимать?
— Так понимать, что в Питере и на здоровых по четвертке хлеба не хватает.
Больше Родион ничего не объяснил. Чтобы понять остальное, надо было знать завод, друзей, Катю, долгую болезнь Родиона.
Не хочет ли Буров в уезд? Дадут ему, скажем, здравоохранение. Недавно оттуда сняли товарища — с докторами не ладил и зашибал. В волость просится? В ту, где живет? Так в волости же больному труднее. Сколько оттуда народа сняли! Ладно, дадут волость.
С этим и вернулся Родион. Обидно было то, что председатель не спросил, как он добрался до уезда, как пойдет назад.
Катя тайком от мужа советовалась с Федором. Выходило так: если менять последние вещи на молоко да на муку, надолго не хватит. Лучше всего купить корову, но столько денег за Катины вещи не выручишь. Остановились на том, что купят телку полуторагодовалую. К осени телка станет коровой. Вот с кормами нынче прямо беда. Катя и Федор уходили на улицу, сидели у знакомых и высчитывали. И уже не один двор обсуждал с ними дело.
— Такому человеку нельзя дать помереть, — говорил Микеня.
С ним соглашались.
На уважение Овчинникова было крайне скупо. Понял младший Буров, что уважать стали Родиона по одной причине: чуют в нем силу, против хуторов. Он не ошибся.
Где же все-таки взять корм для телки? На одном хуторе найдешь больше, чем во всем Овчинникове. Катя привезла с собой городское зимнее пальто, почти ненадеванное. Пальто Федор тайком отвез на хутор. Кате он справил нагольный полушубок.
Через неделю поставили в хлев белолобую телку-выростка. Телка была ростом с корову, но еще не справлялась как следует с длинными ногами и казалась неуклюжей. Ее назвали Маруськой. Много раз в день Катерина Ивановна прибирала в хлеву, гладила телку и подолгу на нее смотрела. В телке была заключена жизнь мужа. Не знала Катя, какая у мужа болезнь, и думала, что просто он надорвался на работе. Про свое зимнее пальто Катерина Ивановна говорила мужу, что лежит оно в сундуке, что трепать его в деревне незачем. Однажды, когда на несколько дней обострилась болезнь Родиона, он некстати пошутил:
— Вот умру я, станут к тебе свататься — наденешь.
Катя побледнела и заплакала. Он вскочил и стал просить у нее прощения.
После этого приступа болезни Родиону надолго стало легче. Пришло назначение из уезда. Буров принял волость. Березово стояло в семи верстах от Овчинникова. Чуть не каждый день Родион ходил туда пешком.
С этих дней началась борьба устьевца с хуторами.
Первый бой разыгрался из-за земель помещика Пащенкова. Его земля до сих пор оставалась неподеленной до конца. В восемнадцатом году на ней не сеяли. Эти земли были самые выгодные. Не перерезали их ложбины и косогоры, не попадался на них камень и не переходили они в болото.
Еще весной восемнадцатого года хуторяне привезли на эти поля землемера, высокого, сутулого старика, который прозвал Микеню Пушкиным. И только зашагали хуторяне с шестами по полям, как прибежали из Овчинникова, из других деревень. Обмер остановили.
— Так-то лучше, — заговорили из деревенской толпы. — Кто вам полное право дал? А ну-ка поскорей уносите ноги отсюда.
— У вас пока не спрашивали, — хуторяне не уходили, но держались настороженно.
— Землемер, бросай приборы. Разнесем. Тебе кто теперь жалованье платит?
— Никто пока не платит, — охотно отвечал Севастьян Трофимыч.
— Значит, к кулакам нанялся? — спросил Микеня.
— И к тебе наймусь, Пушкин. Бери. Мне четвертый месяц не платят.
Могло дойти до драки. Драка хуторам была невыгодна: очень уж много народа набежало из деревень. Хутора пытались урезонить:
— Не поднять вам эту землю. У вас навозу не хватит. Берите за березняком. У самой деревни. Рукой подать. Такое удобство.
— Сами там берите. За березняком сто лет землю трясти надо.
Начинался галдеж. И уж слышны были одни только выкрики:
— Все одно запашем.
— Потравим! Как бог свят, потравим!
Землемер засмеялся и запел пронзительным тенором:
— Пьяное благородие! — кричал Микеня. — Тебе тут не место. Иди на хутор, проспись.
— Всей деревней, что ли, на карачки сядете поля навозить!
— Свернем шею, сыромятные!
— Да и вам не дадим сеять.