Землемер, притопывая, ходил по сырой земле, и на ветру развевались полы его черной изношенной шинели.
— Лопочи, лопочи, пьяная морда!
Не раз еще ругались на полях и даже по ночам стерегли друг друга. И пащенковские поля остались в ту весну непосеянными.
В волости Буров потребовал к себе все бумаги земельного отдела.
— Кто у вас кулаки? — спросил он у секретаря. — Сколько их? Кого в кулаки писали?
— Писали, кто сам насчет себя заявлял, — объяснял секретарь.
— На честное слово?
— Трудно доказать, товарищ Буров. Говорят, что работников не держат. Поди проверь их на хуторе. Жизни не хватит хутора обойти.
— Министр кого на хутора сажал?
— Когда оно было!
— Ну, мы откроем. Мы распишем, Микеня, темный человек, знает, а ты великий грамотей — нет.
Секретарь не возражал, но было видно — не верит он в то, что это удастся.
Не верил и старый землемер. С ним у Родиона был долгий разговор с глазу на глаз — секретаря Родион послал по делу, — но происходил он совсем не так, как предполагал Севастьян Трофимыч.
Старик начал было о том, что и у него бывает увлеченность в работе.
— Кабы тут уверенности, что дело пойдет, да настоящих людей сюда.
— И еще чего?
— Семян, машин, удобрений, так я бы такую землю под государственное имение нарезал. А что вы, собственно, на меня так смотрите, Родион Степаныч? — Старик улыбнулся, но неестественно.
— Да так. Сравниваю вас с одним человеком примерно вашего возраста.
— Позвольте узнать, с кем же?
— С заводским нашим врачом. У него и лекарств почти нет, и сиделок половина осталась. А ведь ничуть не сдал. Сравнение не в вашу пользу.
— Эка! Человек, когда болен, он покорен. А наши мужички? Им бы только урвать что. Были рабы, стали навозные дворяне, одни беднее, другие богаче.
— Вон!
— Что? — Старик встал и попятился. — Да я тут тридцать лет. Я же служака здешний.
— И давно уже сгнили. Если бы было кем заменить такого служаку, я немедленно выгнал бы вас. Приходится терпеть до поры до времени. Идите!
— Позвольте, я же давно и жалованья не получаю.
— Да ведь я знаю, кто вас кормит и поит. Идите.
— И не грешите? — хихикнул старик.
— Стыдно мне за вас. От вас и сейчас разит.
Подоспел декрет о чрезвычайном налоге в десять миллиардов, и волость оживилась.
— Теперь узнаем ваших кулаков, — говорил Родион. — Такой декрет отличная проверочка.
Живая почта бежала от хутора к хутору. С хутора приходили к Родиону работники. Хозяева рассчитывали их наспех. Хутора готовились постоять за себя. Но уже шли туда складные листы. Микеня сидел в комиссии по разбору жалоб. Волость он знал вдоль и поперек. Жалобщику из хуторов он говорил напрямик:
— На сколько миллионов бумажек зарыл? На два, на три миллиона? Где зарывал-то? В конюшне или под полом?
Ему отвечали мягко или со вздохом:
— Какие теперь бумажки! Только бы прожить…
Но острую ненависть различал он ухом в такой смиренности. Убьют его смиренные, если попадется он им когда-нибудь один.
— Какие бумажки? В сулеях, в берестянках. Качаете из города. Два миллиона держишь, а пять тысяч отдать жалко?
Обе стороны понимали, что дело тут не в деньгах. Берестянку можно вырыть — все одно деньги дешевеют. Но признать налог в пять, десять тысяч — значит признать себя кулаком. Тогда уйдет пащенковская земля, и в будущем всегда надо чего-то опасаться. Потому и торопились на время рассчитать работников, разобрать ветряк, спрятать машину.
Отказывая жалобщику, Микеня говорил:
— И дальше живи по-министерски. В своем собственном дворце.
— Запомнился тебе, филозо́ф, этот министер. В уезд поедем.
— Поезжай. Твоего министра там нет. В уезде, брат, та жа самая власть, и никуда ты от нее не уйдешь.
Бурову он говорил душевно:
— Я, Родион Степаныч, еще прошлым летом, как ругались мы на пащенковских полях, видел, что силы у нас побольше. Да сила наша комом лежала. Ее поднять надо было. Вот ты поднимаешь.
Незадолго до весны жалобщики с хуторов начинали разговор насчет пащенковских земель. Чрезвычайный налог был уже уплачен.
— Ты человек городской, — убеждали хуторяне Бурова, — ты знаешь, что город нынче хлебом интересуется. Не посеять овчинниковцам. Нету у них средствия. А мы землю поднимем — городу выгода будет.
— Много у вас земли будет, — чуть улыбаясь, отвечал Буров. — Без работников надорветесь.
Теперь он видел, что дело сдвинулось, что он сумеет довести его до конца.