— У нас на хуторах семейства большие. Все как есть работать могут. У нас неженок нет.
Старик с лучезарными глазами тянул Родиона за рукав.
— Мил человек, как же выходит? Пащенкова вместе гнали, а потом врозь и все больше врозь да врозь. Этак и совсем в разные концы разойдемся.
— Гнали-то гнали, да не для того, чтоб заместо Пащенкова другие садились, дед.
— Да разве мы такие? Коришь работником, а я до работника вставал. Он-то с гулянки во как спит. С землей шутить негоже. Вот помещики перешутили.
— Мы не перешутим, дед. Заставим ее на нас работать. Больше даст, чем при помещике.
— Ой, смотри…
О старике с лучезарными глазами Микеня давал такую справку:
— Землемеров наниматель, снохачей председатель. Он на реке в лесу лодку держал, свой перевоз. Надо бабе через реку, а боится к нему идти. Хоть старик, а скрутит, свое возьмет.
Когда посылали листы по хуторам, к Бурову в Овчинниково рано утром неожиданно приехал Мишка Сомин.
— Старому знакомому. — Он протянул руку.
— Зачем ко мне домой?
— Да так лучше. — Сомин посмотрел на Катю.
— Говори при ней.
— Ну, что ж… толковать. Это ж… такая темнота кругом. Я один тебя пойму.
Он поставил было на стол деревянную чашку с топленым маслом, а Родион взял его за шиворот и вытащил из избы. На улице он ему говорил:
— Купить маслом хочешь? По дорогам рассказывал, что я из города сбежал?
Мишка Сомин и не рассердился, и не сконфузился, и не испугался.
— А хоть и говорил про тебя? Не думал, что дойдет. Кабы все у нас в деревне слова доходили, оглохнуть можно.
Тронув лошадь, он спокойно сказал Бурову:
— Не проживешь ты так, председатель. Ни в ком нынче надежи нет. Ты при мне третий председатель в волости, а я всего-то полгода, как вернувшись. Попомнишь слова Мишки Сомина.
Грозил Мишка Сомин? Или просто с досады трепал языком?
Досада у него была большая. В Овчинникове много об этом говорили. Ведь как он поднимался до войны! На что только не пускался человек! По ночам воровал лес, стакнувшись с лесником. Брал за деньги приютских на воспитание и морил их. Ударят первые холода — никого уже нет в лесу, только соминские воспитанники, босые, рваные, собирают на болотах клюкву. Седоков на станции он всегда искал пьяных, у которых можно что-нибудь стащить. Работника взял немого, придурковатого. Однажды немой пришел в волость покупать сапоги и стал совать лавочнику открытки с портретом царя. Он кое-как объяснил, что это деньги, которые ему Сомин платит за работу.
Были у Сомина деньги откупиться от войны, но пожалел: говорили, что к рождеству война кончится. Написал Бурову — тот не ответил, пришлось Сомину идти в солдаты. На второй год войны он попал к немцам в плен. Осенью восемнадцатого года вернулся домой. Ехал он злой. В дороге встречные люди говорили ему, что хлеба в России мало и совсем пропала серебряная монета, что излишки зерна берут в казну по немыслимо дешевой цене. Он не верил. Как же это Россия без хлеба, без серебряного двугривенного? В штанах Сомин вез богатство. В Полесье он убил офицера и снял с него длинную платиновую цепочку. А после ограбили Сомина. Заставили снять хорошие штаны и кинули ему рвань. Так ушла дорогая цепочка.
За Минском Сомин точно увидел, что базаров нет и хлеб прячут. Он приехал на крыше вагона. В Витебске выменял ремень на кусок хлеба и сказал: «Не нужна мне такая Россия». Хозяйство он нашел в порядке. Но жена ходила беременная. Сомин не стал драться, только сказал:
— Значит, мечтала, что не вернусь? Ничего, рожай. Я на ублюдке кладь возить буду. Коли девку родишь, отвезу к гулящим.
Мужикам он жаловался:
— Кабы знать, что Россия такой стала… я бы не вертался. У меня в Германии баба была, Ельза, мужа убили у нее. Меня в хозяйство принимали. Там порядок. Мужики в кирку в сюртуках ездят. Нажмешь кнопку, а вода из лейки сама бежит. И никому нет дела, сколько ты с поля снял, тысячу пудов или две.
— Бедные там есть?
— И с бедными порядок. Скажем, в бане. За сорок фенигов — мы их финиками называли — можешь в ванну лезть, за двадцать в ванну не лезь, а вода на тебя с потолка идет, за десять фиников воды с потолка нет, но дают тебе бадейку. За пять фиников тоже мойся, но с другими в одной бадье, большая бадья, человек на двадцать. В полном порядке живут. А чего ж?
Надеялся Сомин на пащенковскую землю. Но когда понял, что эти земли к хуторам не отойдут, он уехал и пропадал неделю. В уездном городе он заявился в комиссию, которая отправляла пленных немцев домой. Сомин заявил, что документы он потерял, что зовут его Карл-Фридрих, что он из Померании и померанского полка. Его арестовали. Через неделю он бежал от конвоя.