В конце зимы Дима занимался годовым отчетом. Его полагалось срочно отослать в Петроград. Дима знал, что отчет никто читать не станет, но все же он, наморщив лоб и борясь с дремотой, сверял цифры и данные.
Заведующий общественной столовой сообщал комиссару продовольствия:
«…за год шестнадцать раз мы подали чечевицу в щах, двадцать раз кашу, мясо три раза, в светлые годовщины. Три раза тогда же давали яблочный суп, однако два раза пришлось его вылить из-за невозможности есть. Остальное время регулярно давали суп, варенный из головок и хвостов сельдей с настоем листьев из капусты. Его также иногда приходилось выливать. В столовой от карточек едоков отрезались купоны на редкие продукты, но это делали больше согласно предписанию, так как редких продуктов столовая все одно не доставала».
Отложив отчет столовой, комиссар продовольствия принимался вычислять годовой паек устьевца. Хлеб он точно вычислить не может. Перед ним лежала пачка печатных постановлений. Они весь год сменяли друг друга на заборах поселка.
«Ввиду недостатка хлеба… ежедневную выдачу хлеба сократить до четверти фунта…»
Это еще не предел:
«…выдачу хлеба производить по фунту на пять дней…»
Дошли до восьмушки. И затем:
«ввиду отсутствия хлеба выдачу такового заменить орехами по полфунта в день».
Но то, что называли редкими продуктами, не трудно было высчитать с большой точностью. За весь 1919 год устьевец получил:
«Картофеля 2 пуда, корюшки 2 с половиной фунта, мяса 21/4 фунта, свеклы кормовой 11 фунтов, творогу 1 фунт, капусты 12 фунтов, меду 1 фунт, воблы 24 фунта, 1 банку неопределенных консервов, битой птицы 2 фунта».
Проверив цифры еще раз, комиссар продовольствия подписал годовой отчет, задумался и задремал, уронив голову на стол.
Его разбудил телефонный звонок. Звонил Дунин:
— Дима, новость знаешь?
— Какую, Филипп Иваныч?
— Эстонец мир предлагает. Наши делегаты поехали.
Дима не сразу мог понять, что́ заключено в этом известии.
— Ну как же, — оживленно объяснял Дунин, — теперь хоть отдушина есть на Балтике.
— Маленькая.
— Что ж… стену пробили, а дальше валить ее надо будет — и свалим. Помнишь, как Федя Воробьев прислал за тобой, когда прохвост Березовский толковал насчет того, что нам у моря больше не удержаться. Помнишь?
— Да, да.
Но Дима помнил плохо. Физическая слабость мешала ему сосредоточиться.
— Ты что делаешь?
— Отчеты подвожу, Филипп Иваныч.
— Ну-ну… Невеселое дело, брат.
Это был первый мирный договор после Бреста.
Весной 1920 года Дунин и Андрей Башкирцев вошли в дом на набережной Невы, где помещалось генеральное консульство Эстонии. В доме был образцовый порядок, на лестнице ковровая дорожка, в комнатах тепло. Дунин пришел в кожаной куртке, Башкирцев, приехавший из Москвы, в старом пиджачном костюме.
— Передайте, — сказал Башкирцев секретарше, — что пришел представитель Народного комиссариата иностранных дел, а этот человек в моем присутствии даст показания, о которых извещен консул.
Их встретил человек средних лет, румяный, упитанный, в отлично сшитом костюме, безукоризненно вежливый. Но в этой вежливости сквозила неуловимая наглость. И он и элегантная секретарша словно хотели сказать пришедшим: «Да есть ли во всем городе еще один такой убранный дом? Поглядите на нас и на себя. Ведь вы оказались за гранью цивилизации. Мы здесь островок сытной и изящной жизни. Прохожие готовы заглядывать к нам в окна. Они голодны и плохо умыты. Вот к чему привело ваше неистовство. Наша граница в ста верстах, а ваш город на Неве больше не столица».
— Я к вашим услугам, господа.
— Мы знакомы, господин консул, — глуховатым голосом говорит Башкирцев. — Это господин Дунин, который желает в моем присутствии дать показания относительно недавних арестов в Эстонии.
Легкий кивок головы. Секретарша готовится записывать. Дунин едва сдерживает негодование. Башкирцев внимательно глядит на него, и Дунин понимает значение его взгляда. Он спокойно начинает:
— Да, я по поручению партии и командования армии был в прошлом году переброшен на подпольную работу.
— В Эстонию, — холодно напомнил консул.
— Нет, не в Эстонию, а в части белогвардейского генерала Юденича, который оккупировал Эстонию, — спокойно ответил Башкирцев. — Это не одно и то же.