— Что с тобой, Андрей?
Доброе лицо Башкирцева стало на минуту сумрачным.
— Я разговариваю с тобой, Филипп, а словно вижу его.
— Кого?
— Погоди. Есть люди, которые хотят абсолютизировать это временное. Опасная ошибка, особенно для молодых. Интеллигент, который абсолютизирует пережитое, начнет охать оттого, что базар не разгоняют, что торгаш богатеет. А парень попроще может и до беды дойти. Один уже дошел. Так много новых трудных вопросов. В Москве, когда ввели плату за трамвай, парень, вчерашний красноармеец, говорит кондуктору: «Нету у меня, вчера я бесплатно ехал». И всем стало тяжело, молчат, а спекулянт ухмыляется, поглаживая свою корзину. Но это мелочь. Она забудется через месяц. А есть другое, сложнее, мучительнее.
— И я, Андрей, не всегда разбираюсь, не каждый день, хотя и не молод.
— Во время Десятого съезда партии пришел я в общежитие на Солянке навестить знакомых делегатов. А там шум, споры, но в спорах больше недоумения, чем противоположных мыслей. Один молчал-молчал, а потом встал и говорит: «Когда я что-нибудь понимаю не до конца, я жду, что скажет Ленин. Я ему верю бесконечно. Тут ошибки не будет». И я так поступаю, Филипп, когда не сразу нахожу решение. Ленин — это же обобщенный опыт революции нашего века. И Ленин — это точный прогноз дальнейшего. Я это понял, нет, почувствовал впервые тогда в Лозанне в начале войны. Только десять минут дали Ленину, и за десять минут он сказал новое и самое главное. Сейчас нам стало легче, но не проще. Время очень сложное, с острыми противоречиями. И в это время троцкисты предлагают командовать массами, только командовать. А надо не командовать, а руководить каждый день, ежечасно, всюду — в городе, в волости, в университете, в полку. Децисты[21] идут на отвратительную демагогию. Они требуют, чтобы заводы управлялись непосредственно большими коллективами рабочих. Ты не нужен, красный директор. Ты, оказывается, не новое явление, а пережиток старого. За ворота тебя.
— Ну, у нас на Устьевском посмеются над этим, не потому, что я хорош, а потому, что люди поумнели.
— Да, это ничтожно. И жалко, что до этого докатились люди, которые в прошлом чего-то стоили. Но их крики кое-кого сбивают с толку. Я тебе говорил о простом парне, который до беды дошел. Посмотри.
Башкирцев протягивает Дунину папку.
— Значит, ты приехал для того, чтобы расследовать это дело?
— Да, Филипп. Самое тяжелое партийное поручение за всю мою жизнь.
Дунин знает об этом деле. На пивном заводе «Новая Бавария», который был сдан в концессию, произошел трагический случай. Бывший рабочий завода, демобилизованный из Красной Армии, снова пришел на завод. Концессионер-эстонец, владевший заводом до революции, наотрез отказался взять его на работу. У него были старые счеты с ним. «Ну, что же, — сказал концессионер, — вы, Сидоркин, выгоняли меня отсюда, а теперь, когда вновь открылась моя «Новая Бавария», пришли ко мне на поклон?» В восемнадцатом году Сидоркин был в группе рабочего контроля, которая проводила национализацию пивного завода. «Я вдовец, — отвечал Сидоркин, — у меня больная мать и двое маленьких детей. Что было, то было, а работал я не хуже других». — «Ах, что было, то было?» Концессионер указал на открытую бутылку пива, стоявшую перед ним. «Идите, Сидоркин, получать пособие в ваш профсоюз. Вам не хватит на пиво, которое вы варили раньше. Вы его больше не будете варить».
Сидоркин пришел на другой день, но в кабинет ему не удалось пройти. «Значит, вчера он меня принял только для того, чтобы посмеяться надо мной? — сказал Сидоркин секретарше. — Запомню». На другой день он подстерег концессионера и убил его выстрелом из нагана, который не сдал при демобилизации. И, целясь, — это было во дворе, — он сказал: «Вот тебе твоя «Новая Бавария».
— В гражданскую войну у меня, Филипп, не было такого тяжелого поручения.
— Что же он?
— Я был у него в тюрьме. Замкнулся человек. Детей поместили в детский дом, мать в больницу. А он молчит. Я долго говорил, почти не отвечает. Должно быть, я плохо объяснил ему то, что надо понять теперь.
— Что же предстоит ему?
— Суд. Видел бы ты, как консул принял меня.
— Тот, у которого мы с тобой были?
— Нет, тот попался на провозе контрабанды. Другой, не симпатичнее того. Как он высокомерно держался. Что ж… уплатим убытки семье концессионера. Немало они требуют. Хватило бы на то, чтобы сотню сирот в люди вывести.
21