— Били и бить будем, — не сдавался красноармеец. — Вы жизнью не завладаете.
— Бить хочешь? Святая Анна Кашинская заступит, оборонит, родимая.
— Богом не отшутишься.
— Бить хочешь, а зачем воскрешаете?
На это красноармеец ответить не мог. Он еще не до конца понял трудное новое время.
— А вы как полагаете, почтенный? — В темноте под поднятой верхней полкой человек был не виден, и въедливый голос исходил, казалось, из сундука.
Вопрос относился к низкорослому соседу в плаще из жесткого брезента. Сосед подремывал, качаясь из стороны в сторону, когда вагон потряхивало.
— Не по лесной ли части будете? — продолжал невидимый человек. — Похоже будто так. По дровишкам или по пиленому лесу?
— Нет, я не по лесной части, — отвечал Дунин. — А полагаю, бить вас будут — рублем, дубьем и по-всякому. И Анна Кашинская не поможет.
— А зачем воскрешаете?
— Да ты и не помирал. Другие помирали, а вы торговали. Когда открыто не могли, то тайком оборачивались. Вы народ цепкий.
Он смотрел на красноармейца — такие погибали. И в продовольственном отряде № 511 был один, очень внешне похожий на этого демобилизованного красноармейца.
Больше Дунин ничего не говорил. А из-за угла все слышалось:
— Били-били, а потом пожалуйте, бери законный лист на торговлю. Спохватились. Да и то, самое время. Сголодалась Россия. Боже ж ты мой, как сголодалась! Прямо не поверишь, что такое разорение могло быть. Где по нашему делу прежде рублем подмазать надо, теперь папироской обойдешься.
На станциях сновали торговцы. Их грузы уходили раньше, чем государственные. Они почти открыто совали взятку. И на завод также часто наведывались поставщики. Еще недавно казалось, что все они в прошлом, которое не вернется. Но вот они рядом, в директорском кабинете, упитанные, с наглым и заискивающим взглядом, в хороших костюмах, с галстуком-бабочкой. Они предлагали то, в чем отказывал заводу трест.
— Слушайте, — с досадой спросил Дунин, — ну почему вы лучше моих агентов знаете, где что можно достать?
— Филипп Иваныч, — в наглых и заискивающих глазах веселое недоумение, — да если бы ваши агенты знали это лучше, то нам бы не жить.
Дунин рассмеялся, рассмеялся поставщик, но причина для смеха была у них разная. Дунин посмотрел в окно на заводский двор, на котором было еще мало движения, посмотрел дальше, и забавным ему показалось его минутное опасение: да разве могут такие торгаши завладеть тем, что сделали устьевцы, путиловцы?
— Так как же заказец, Филипп Иваныч?
— Вы кому-нибудь в конторе у нас давали?
Вопрос был прямой, жестокий, но ничем не прошибить такого дельца.
— Филипп Ива-аныч, да что-о вы!
А в глазах все та же наглость и заискивание. И верно, всегда у этих дельцов наготове раскрытый портсигар.
Дунин был утомлен, но вздремнуть ему не удалось. Он стал протискиваться к площадке. Следом за ним пошел парень в шинели.
— Вот, — заговорил он, — за папироску всю Россию купить норовят.
— Это, брат, все пена, а не вода. Вода смоет ее. Это в один год может случиться. Не расстраивайся.
— Я не расстраиваюсь, — как-то жалобно отозвался парень, — а красиво бы ему в морду. Неужто к таким опять придется на работу идти!
«Пена пеной, — размышлял Дунин, — а ведь может же она залепить глаза этому парню. До беды довести может, как Сидоркина в «Новой Баварии».
— Товарищ, — сказал парень, — вы, видать, человек знающий. Скажи, где такому, как мне, встать на работу. Вот отпустили из армии.
Он полез было за бумагами, но Дунин остановил его.
— Да не надо. Верю. Специальность есть?
— Где ж было ее взять? Та война, эта. Артиллерист я, первый номер расчета.
— Трудно… Трудно сейчас… — больше ничего не нашелся ответить Дунин.
Больно ему было в эту минуту.
— Может, знаешь большой завод? — Красноармеец глядел на него с тоской и ожиданием. — Пойду на самую черную работу, каталем, грузчиком, но чтоб тут же другому делу учиться. Года-то идут. Вот ты, скажем, научился в свое время.
— Ну, не дай бог тебе так учиться. — Дунин усмехнулся. — Что я могу тебе сказать? Собираю наших старых, заслуженных. Умелый народ, чистое золото. Только таким пока и есть работа. Напиши мне месяца через три. Тогда, может, устроим.
Он набросал свой адрес на клочке бумаги. Как хотелось бы ему сейчас увезти парня с собой!
На станциях, разбросанных на дороге к Кашину и к Рыбинску, встречали Дунина свои, родные люди. Встречали шумно, трясли за плечи, готовы были качать: