— Для меня вы здесь все равно что в окопе. Ты это помни. Не нравится — пойдешь к воинскому начальнику. Твои руки не твои, а казенные.
И дышал на рабочего спиртным перегаром.
Дунин припоминает. Стоит только закрыть глаза — и увидишь, как из конторки выходит желтый Горшунов (его похоронили в последний год войны), манит к себе рабочего костлявым пальцем и говорит унижающие человека слова: «И башка не твоя, а казенная, запомни, дубина. И руки твои не твои, а нанятые. Недоволен — так завтра на фронт. Доволен, а?»
Вот и конторка старшего мастера. Обитый клеенкой диванчик, на котором полеживал Горшунов. Под диванчиком стояла бутыль со спиртом, — старик попивал до последних дней. Ничего здесь не тронуто. Выдвинул ящик стола. В ящике старые расчетные книжки с царским гербом, солдатский песенник и ратный крест.
Из прокатки Дунин через другие ворота вышел в поселок. На дороге стало куда живее. Но тяжелые времена еще напоминают о себе. У самого города по бокам пути длинными рядами стоят искалеченные, ни на что уже не годные паровозы.
Каждый день мимо поселка проходят скорые поезда. В них спальные вагоны и даже вагон, где обедают, ужинают. В Устьеве эти поезда не останавливаются, но замедляют ход. Поезда везут директоров, инженеров.
На опушке леса у самого полотна вбивают два столба. К ним подвешивают огромную вывеску с саженными буквами:
«Государственный Устьевский завод. Изготовляет трубы цельнотянутые, трубы со швом, фитинги…»
Дунин поднялся на полотно, чтобы еще раз проверить, отчетливо ли видна надпись возможным заказчикам, которые по утрам проезжают мимо поселка.
Он посмотрел на завод, широко раскинувшийся за насыпью. Дымили трубы трех цехов, но дымили еще неплотно и словно неуверенно.
4. Письмо, которое не удалось Бурову
Родион на письма отвечал редко. Он всегда писал коротко. Друзьям Родион отвечал, что не может сразу бросить волость, что не прошла болезнь. Хотелось написать больше и по-другому. Может быть, так: «Больным быть при заводе не хочу. В сторожа и то нельзя меня сейчас поставить. Что ж я, буду лежать и кормиться? Смотреть, как другие работают? Чего доброго, вы меня иконой сделаете. В волости же я и больной нужен. Нужен, потому что людей тут вовсе нет. Значит, и такой я для них приобретение. Давайте ждать — может, через год иначе обернется…»
Он знал, что устьевские друзья не оставят его в беде. Они найдут для него работу и будут уверять, что он справится с ней и больной. Если не найдут, то выдумают должность. Вот этого-то он и не хотел. На заводе ему нужна настоящая работа, а не место.
В Березовской волости он делает то, что может, и работает по-прежнему даром. Из уезда писали, что ему назначена зарплата. Пока эти бумажки доходят из уезда до волости, они становятся в несколько раз дешевле. На них можно купить разве только керосину и спичек. Брать такую зарплату больной Родион согласен. А в Устьеве за что будут кормить и почитать? За старое? За то, что называют заслугами?
Три года выхаживала мужа Катерина Ивановна. Приехав в Овчинниково после операции, Родион снова надолго слег. Врачи с сомнением отпускали его из Устьева. Рана закрывалась плохо. Родион постоянно чувствовал ее на ходьбе.
Неуклюжая телка стала коровой. В доме появилось молоко. Давала мужу парное, теплое, помногу. Говорила, что досыта уже пила и ела, когда Родион ходил на огород или к соседям. Родион понимал, что она хитрит, но знал, что в этом жену не переспорить.
Здоровье к Родиону возвращалось медленно. Второе лето также не поставило его вполне на ноги.
Как тянуло Родиона в Устьево! По дороге в Березово он видел перед собой устьевские улицы, весь поселок, поломанный, изрытый, который теперь будут чинить и чистить. Видел дом на Царскосельской, сад и кучку песка, на которой играли комитетские дети.
Иногда Родион сам не знал, для чего приходил на станцию Опухлики. Торговцы, отправлявшие в Петроград лен и свинину, косились на крупного, внушительного человека, который молча шагал по платформе. При нем они говорили тише. А Родион долго глядел вслед поезду, проходившему в сторону Петрограда, брал у агента ГПУ газеты и шел домой. На полдороге к Овчинникову он садился отдыхать и начинал раздумывать: какую же все-таки работу он мог бы делать в Устьеве? Вот, например, ходят по домам, получают за электричество. С этим он еще справится. Но ведь здоровый человек обойдет домов втрое больше, чем он, Родион, — походит неделю, на неделю сляжет. Будут еще говорить, что работу дали из-за партийного билета, что на бирже труда десятки людей ждут подолгу своей очереди. Говорить, конечно, будут не свои, а огородная сволочь, если осталась она еще на заводе. Но такие слова могут сбить кое-кого с толку, особенно молодежь.