— Не растишь? Чем же ты займаешься?
— Дуринку у нового хозяина нашел.
Старика Протасова что-то томило. Когда Пасхалов простился, он, совершенно пьяный, предложил оказать почести никому не известной птице Омич.
— При нем нельзя, — вслух подумал Протасов о Пасхалове. — Еще еретиком тебя назовет. Эпитимию наложит.
— Про какую это вы птицу? — недоумевали гости.
— Слушайте меня, — начал Протасов. — Санька, достань вывеску.
Санька улыбнулся несколько свысока, — так улыбаются слабостям родных, но отставших людей.
— Это что? — Протасов показывал синюю эмалированную дощечку, которая рекламировала швейцарский шоколад. — Примета! Упала она в семнадцатом годе с гвоздя, и повели меня по улицам. Я с ней двадцать лет торговал. Есть другая примета. Она… и есть птица, и никто ее не видит.
Протасов стал бестолково рассказывать. Было это при царе Иоанне Васильевиче Грозном. Братья Строгановы, купеческого рода, шли в Сибирь. И на дороге сидит птица, большая и сильная, вроде глухаря. И птица загораживает людям город. Ни с какой стороны, как ни бились, не обойти злую птицу.
— Было это под Омсковом. Потому птица и зовется Омич, — пояснил Протасов.
Стали птицу убивать. Она сапог проклевала, ногу ранила. Пуля ее не берет. Старший Строганов догадался:
«Напоите ее водкой».
Напоили. Птица уснула. Когда проснулась птица, видит — Строгановы в городе и взяли все добро. Птица и говорит:
«Буду жить при купеческих домах. А когда улечу, отберу ваше добро, что копили».
Так и жила птица.
— В восемнадцатом годе, — заключил осовелый Протасов, — птица впрямь улетела, тогда и закрыли торговлю.
Поборов сон, Протасов закричал:
— А теперь она опять с нами! Почитайте птицу.
Все были пьяны. Притащили подушку, утыкали ее гусиными перьями. Положили подушку на буфет. Рядом поставили синюю эмалированную дощечку.
— Дьякон, славь птицу! — приказал Протасов.
Поленов загремел с такой силой, как в былые годы в морском собрании, когда голосом валил стакан со стола.
Откуда-то взялась полоумная старуха. Она стала плевать в печку.
— Хозяину! — захрипела старуха. — У тещи, у доморощи, все кругом заросши. Не узнаешь? К тебе в лавку ходила.
— Тебе сколько лет? Двести? Са-анька, откуда она взялась? — кричал Протасов.
Плюя в печку, старуха приговаривала:
— Насчет налога колдует! — брякнул Никаноров.
Гости шатались по комнате, кричали, пытались петь, целовались с хозяином, неистово топали ногами, будто танцуя. И не замечали, что снаружи глядят в окна на шумный, но невеселый и неуверенный праздник белой улицы.
8. Петиция огородников
По цехам ходила бумага, пущенная огородниками. В бумаге писали о том, что на свободные места на заводе следует прежде всего брать родню устьевцев. «Чего же пришлым давать работу, когда свои еще не устроены?» Эти строки вывели большими буквами.
Выдумка была неожиданная, в ней сказалось хитроумие огородников. Она многих могла сбить с толку. У кого же в эту пору не было безработных сыновей!
Стоит пройтись в теплый день по поселку, и где только не увидишь безработных. Они до одури забивают козла, да забивают с прибаутками, часто горькими — что, мол, нам еще осталось делать, — покуривают у плетней, удят рыбу на канале, тащат из леса вязанки хвороста. А если вдруг не хватит на заводе людей на срочную погрузку и нет времени посылать на биржу труда, то сколько угодно можно найти здесь охотников поработать день, полдня. На лицах этих людей заметишь не то что уныние, а тяжелую озадаченность. Ведь есть же среди них и те, кто с винтовкой прошли всю Сибирь, брали Перекоп.
На листе собралась сотня имен. Подписали и те, кто всегда ненавидел огородников. Как же можно забыть, что до войны угол за печкой стоил золотую пятерку, что за стакан молока в голодный год огородники брали любую цену, да отпускали не просто, а с обидными прибаутками?
А теперь разные подписи на одном листе. По подписи видать человека и всю его жизнь. Гладкая, почти чиновничья подпись, — значит, не тянул отец из школы, дал проходить все четыре года. Должно быть, и в войну носил ратный крест. Если попадал такой в солдаты, то сразу выходил в писаря. Сыновья таких гладких на завод и не шли. Больше норовили на железную дорогу, или в полицию, или куда-нибудь в интендантство, А теперь, когда нет ни полиции, ни интендантства, они вдруг захотели на завод. Вот отцы за них и расписываются, и напоминают, что прадеда николаевские солдаты пригнали в это место палками. Прадед-то под палками ходил, и женили его по жребию, и, бывало, умирал под палками.