Двадцать человек хирели, слепли, глохли раньше времени, безвозвратно спивались, шли в Сибирь, умирали до старости. Двадцать первый крепнул. Двадцать первого замечало начальство. Его ставили в мордачи, в мастера. У него появлялся свой дом, баня, корова, огород и ларь на базаре. Двадцать первый бастовал в февральские дни семнадцатого года потому лишь, что боялся товарищей. Потом они шли за Пасхаловым, за Козловским. В голод занялись сковородками, и мастерскую, где было много огородников, устьевцы прозвали «большой саботажной». Сковородников выгнали, но не дочиста, и об этом напоминают гладкие подписи на бумаге, которая два дня ходила по цехам и дошла до партийного комитета.
Но есть и тяжелые подписи, неповоротливые, вымученные. Их не так уж мало. Есть три креста вместо имени, и под крестами гладкими буквами: «За неграмотного . . . подписуюсь».
Среди неуклюжих подписей в дирекции разобрали имя Чебакова. Это всех поразило. Долго говорили с Чебаковым. Он не сдавался.
— Уважить надо, — повторял он.
— Кого уважить?
— Стариков наших.
— Старики бывают разные.
Ему толковали про цеховщину. Он понимал туго и повторял только, что двадцать — тридцать лет на заводе — не шутка. Как же это не принять в расчет? Для себя он ничего не просит. Сын у него партийный, работает в Харькове. Вот других надо уважить.
Говорили ему про судьбу двадцати и про двадцать первого, про наследственные станки в ремонтно-монтажной.
— Да знаю я это все. Раньше вас знаю. К чему ведете?
— К тому, что такой самый рай Сербиянинов для огородников устраивал.
— Те времена далекие.
— Не забыли их.
— Так ты меня с огородниками равняешь? — обиделся Чебаков.
— Лист кто писал?
— Не знаю. Расписался я по справедливости. Меня не собьешь.
— Огородники лист пустили, тебя поймали. Против закона лист.
— Закон, знаешь, легче соблюдать, когда сыновей определишь.
Такого упорства от него не ожидали.
— Значит, станок от отца к сыну, к внуку?
— Не так чтоб… — мялся Чебаков. — Но семейству предпочтение.
— Значит, есть во всем свете один Устьевский завод — и больше ничего. А если, скажем, из-за границы рабочий придет, которого там в тюрьму сажали? Тоже, выходит, чужой.
— Такого я кормить буду, покуда работу не найдет, — твердо объявлял Чебаков.
Подпись свою он снял. Обещал и других убедить. Уходя, говорил:
— Работы, работы прибавляйте. В Москве скажите или где там. Работа все лечит. Коли есть работа, никого не собьешь. А без нее шалеют люди.
Читали этот лист на собраниях в цехах. Тщательно разбирали подписи. Огородников было человек тридцать, повели они за собой еще человек тридцать — чужих людей. Остальные были какие-то неопределенные. Даже Чебаков не мог дать точной справки. Оглядывал далекие годы своей жизни и говорил неуверенно:
— Каких же это Прокофьевых? Тех, что веники в город продавали? Нет, те за мостом жили. Дом сгорел, они уехали. Щеков? Да это Васьки Щекова сын, — радостно объявлял он. — Васька, помню, пьяный на пожарную каланчу залез, посад разбудил. Нет, этот ничего был.
Не обошлось в цехах без споров. Видать было, что не один день поговорили огородники. А Лукин судиться не стал. Он во второй раз, и навсегда, уехал из Устьева. В домах оставались его сыновья. Но нет-нет, а раздавалось слово, пущенное Лукиным.
Отступилась белая улица от завода. Но теперь уже знали, что отступилась она не навек, что не вся еще потеряна у нее сила и что смотреть за ней надо каждодневно.
9. Перемены
Исполнялось то, о чем могли еще несмело думать два года тому назад, когда Дунин разъезжал по глухим станциям, где в голодное время расселились устьевцы. Открыли еще пять цехов. Работы заводу прибавлялось. Сперва прибавлялась она с боя, после беганья по наркоматам, после десятка заседаний, докладных записок и телеграмм.
В Москве открылась контора завода. Управлял конторой Дунин. В добавление к официальным бумагам он часто писал в Устьево длинные дружеские письма. Так они и шли в одном конверте — спецификация на заказ и вместе с ней рассказ о том, что Дунин встретил на улице в Москве старого устьевца, которого считали погибшим. А такой рассказ перебивался комментариями к заказу. Случайно, например, продавалась партия фрезов. Помнится Дунину, что с фрезами на заводе давно уже плоховато. Так не надо ли купить? Цена такая-то, но еще можно поторговаться.