— Ну, Дунина на мякине не проведешь, он, Феликс Эдмундович, несговорчивый. Его не переупрямишь, — заметил старый путейский инженер.
Он и Дунин сразу узнали друг друга. Они встретились в Устьеве в тяжелый год, когда завод чинил искалеченные паровозы.
— Но проиграли вы тогда в споре, товарищ Дунин. Вот если бы приспособили завод только под ремонт паровозов, больше получили бы работы теперь.
— Нет, и завод проиграл бы, и все мы в конечном счете проиграли бы, — возражает Дунин. — Мы нужны для всяких заказов — и нефти, и железной дороге, и рекам. Мы универсалы.
— Ну, время скоро покажет, кто из нас прав.
Вот так и были видны перемены в стране. Год тому назад Ленин, полубольной, сказал, что отступление окончено. Оправдались его последние слова. И на командных местах стоят те люди, которые сделали его слова законом. Не сданы заводы в аренду, не закрыта полярная дорога. Ведут через Волхов плотину, такую маленькую теперь и великую тогда.
В стране собраны первые деньги для стройки. Для того времени они были внушительны. На эти деньги вводят в строй домны, простоявшие погашенными пять-шесть лет, откачивают воду из рудников, разрушенных белыми при отступлении.
Вкратце все то, откуда пошли наши пятилетки, наша новая жизнь и способность защитить ее, назвали тогда группой «А». Эту группу старались обеспечить, как только можно было в те годы. Ей отдавали все. Новые силы вырастали на нашей земле, — силы, устремлявшиеся в далекие годы, силы группы «А». И Ленин мог это видеть и видел в последний год своей жизни.
Группа «А» несла стране великие перемены. Они становились заметнее с каждым днем, с каждым отданным ей рублем.
Еще раз через год Дунин сидел на совещании, которым руководил Дзержинский. Теперь это было не в кабинете наркома путей сообщения, а в ВСНХ.
Обсуждали вопрос о бакинских заказах. Устьевский завод стал поставщиком Баку на долгие годы. После совещания кто-то весело окликнул Дунина в коридоре:
— Не узнаешь, поставщик? Вот и встретились в Деловом дворе.
Так по старинке еще называли помещение, где был расположен ВСНХ.
Перед Филиппом стоял человек, знакомый по первым приездам в Москву.
— Здорово, Баку!
Тогда, два или три года назад, им не случалось говорить о человеке, имя которого теперь бакинец поминал часто. Человек этот прошел по коридору наркомата, улыбнулся бакинцу, поговорил с ним.
— Наш главный, — объяснил бакинец.
— Главный нефтяник?
— Еще главней. Киров.
И стал рассказывать о Кирове:
— В двух словах так. Это, брат, тебе не «увязать» и не «согласовать». Он глубоко в деле. Промысла насквозь знает. И всем, каждому понятен. С инженерами поговорит, с желонщиками. У желонок больше националы. По-русски они десять — двадцать слов знают, а Кирова понимают. Да еще сердятся, если кто с русского станет им переводить. Весь в работе. Сам я раз видел, как он ночью с желонщиками говорил. И про квартиру спрашивал, и про семью, и далеко ли от промысла живет.
Бакинец долго рассказывал о промыслах. О желонках Киров шутил, что в их унылом скрипе слышится: «У-ходи!» И в самом деле похоже. Так вот, желонкам теперь говорят: «Уходи!» Не много их осталось на промыслах. Все больше насосы. Нефти добывают с половину добычи самого горячего довоенного года. Года через два перейдут эту черту.
— Как наши трубы? — спросил Дунин.
— Могли быть и лучше.
— Ну, это извини. Марка на них честная. На них и другие охотники есть.
Он тогда был уверен, что лучше труб, чем на Устьевском, и не сделаешь. Трубы вывели завод на широкую дорогу.
Труб давали вдвое и втрое больше, чем до войны. Месяц от месяца росли заказы на них. Так под Петроградом Устьевский завод оживлял Закавказье, а Закавказье — Устьево.
Адамов вступил в постоянную переписку с Баку. Он запрашивал, чего можно ожидать от бакинцев на ближайшие два-три года. Можно ли в расчете на их заказы расширять трубную? Среди подписей он иногда находил имена инженеров, знакомых ему еще по институту, по последним годам прошлого века, по довоенному Петербургу, по техническим журналам. Он их помнил крепчайшей памятью больного, обреченного на неподвижность человека, который навсегда вбирает в себя все, что видел, и уже никогда не выпустит это.
Когда завод стал оживать, Адамов оставил свой верхний кабинет. Для него поставили стол и удобное кресло внизу, в большой чертежной. Он чувствовал себя бодрей на новом месте. Из окна были видны ближние корпуса завода.