— Нам это с вами нелегко понять. — Адамов пожал плечами. — Но тут какое-то… творческое беспокойство.
— Помилуйте, какое же может быть у нас творчество? Я гляжу, они катают. И все.
В завкоме, куда отправился Осипов, разговор шел иначе:
— Зачем убирать от вас Федора Васильевича? Ругаетесь с ним, что ли?
— Разве с таким поругаешься?
— Ну?
— Слишком хорош. По́ милу хорош. Рука не твердая. Не спросит, если я что запорол. А если директор неправильно взыщет, он и защиту не подаст.
Осипов вынимал бумажку — такую же затертую, как бумажки времен «совещательной печурки», — и начинал высчитывать.
— Я свой стан знаю, как игру в очко. Вот слушайте. На месяц даем мы со́рта[22] пудов пятьдесят тысяч, много-много — шестьдесят. Техники нам по-новому на эти… тонны пересчитывают. Я покуда по-старому — на пуды. Сбиваюсь я с тоннами. А давать можем сто тысяч… тонн… пудов, пудов, не тонн… Свободно можем. Заводу это надо? Надо. Слыхать, наши трубы бойко идут. Материал готовить надо. Дадут заводу большой заказ, а материал не наготовлен.
— Все у вас в прокатке так думают?
— Есть которые и поспать любят. Вот тут-то Федор Васильевич и слабоват. Не укажет.
В конце концов в прокатную назначили другого инженера, а Федора Васильевича, которым в цехе, несмотря на его любезное обращение, были недовольны, перевели в технический отдел. Через месяц у Осипова спросили:
— Ну, как новый?
— Этот да, — ухмыльнулся Осипов. — Крутит. Под две сотни тысяч пудов идем.
— Жаловались от вас на него в завкоме. Вот заявление лежит, разбирать придется.
— Это он двух лодырей расчихвостил. Да и вообще-то… — Осипов замялся. — Насчет деликатности не то что прежний.
— Какой же из двух лучше?
— Покуда новый лучше. А там, может, еще лучше найдется. Моя смена на стане больше всех пудов дает, — вдруг похвастал Осипов. — Это, как вам сказать…
Он, видимо, подыскивал точное слово, и не нашел, и не стал продолжать. Ленин нашел это слово еще несколько лет тому назад. Но Осипов то ли не читал, то ли не слышал.
Пройдут немногие годы — и великое слово станет общим для всех. Но к тому, что оно обозначает, уже стремился Осипов и вся его бригада. Потому-то они были согласны сменить деликатного инженера и получить в цех резкого, но дельного и требовательного. Понятие еще не отлилось у них в точные слова, но они его нашли. Так в тяжелые годы в холодных, чуть живых корпусах завода нашли совещательную печурку.
10. Еще одно напоминание о прошлом
В жаркий летний день, когда нестерпимо парило, Дунин после работы зашел в пивную. Он оглянулся и увидел человека, о котором давно не вспоминал. За соседним столом сидел Елкин. Кровь застучала у Дунина в висках. С трудом он сдержал себя и стал внимательно приглядываться к соседу. Елкин стал солиднее, полнее, обозначилась лысина. На нем фетровая шляпа, хорошо выутюженный пиджак, расшитая косоворотка, часы на руке и вечное перо в наружном кармане пиджака.
Что он делает теперь? Маклачит на Сухаревке? Не похоже. Рядом с ним на столе лежит портфель. Маклак не ходит с портфелем. Может быть, агент по поручениям? Вот сейчас допьет пиво и побежит доставать электрический провод, доставать вагоны для своего треста. Нет, агенты всегда торопятся. Они живут на ходу, а Елкин сидит спокойно и солидно.
Вот сидит Елкин, со вкусом, с причмокиванием, с легким свистом обсасывает рака и не чувствует, что произойдет спустя минуту. Дунин вспомнил его, каким он ввалился в чайную тогда, зимой, — в фуражке с лакированным козырьком, из-под которого вылезал напомаженный чуб, пьяный, раскрасневшийся. Он это, он!
Дунин встал, положил ему руку на плечо:
— Здорово, Елкин. Полтыщи лет.
Елкин поднял голову, веки чуть дрогнули:
— Обознались, гражданин.
И по дрогнувшим векам, и по лицу Дунин окончательно понял, что перед ним прежний Елкин, ничуть не переменившийся враг и предатель.
Елкин схватился за портфель, бросил раков. Дунин загородил ему дорогу.
— Ну, чего там. Признавайся, Елкин.
— Снимите руку, гражданин.
— Нечего крутить, брат. Дунина помнишь? Продал, а не помнишь? Не по твоей указке Бурова ловили?
— Аферист! — завопил Елкин. — Граждане, это аферист. Держите его, я пойду за милицией.
— Ловкость в тебе от шпика осталась. Никуда не уйдешь.
— Пусти! Это сумасшедший, граждане. Позвоните кто… Подавальщик, чего же ты смотришь? Держите его.
Фетровая шляпа Елкина упала на пол, он и не заметил.