— Аферист я? Так чего же ты испугался?
Елкин старался говорить как можно громче.
— Я ответственный работник. Зашел на минутку… Темный тип пристает… Заведующий, почему вы не можете оградить?.. Заведующий, я подам на вас жалобу… Он пьян. Вы водку подаете? Это запрещено.
Начиналась бестолковщина. Заведующий испугался скандала. Он мигнул подавальщикам, чтобы те вытолкнули Дунина на улицу и сдали милиционеру — его одного. Но уже показался милиционер.
Елкин взял портфель, кинул деньги на стол, надел шляпу и продвигался к двери.
— Товарищ милиционер! — кричал Дунин. — Не выпускайте. Я заявляю — это важный государственный преступник. Он выдавал рабочих.
— Постойте, гражданин. Граждане, вы оба пройдете со мной в отделение.
Елкин боролся пока можно было.
— Вот мои документы. Я ответственный работник Наркомфина. Вы будете отвечать. Вы не имеете права меня задерживать без разрешения прокурора.
В отделении милиции Елкин вытащил пачку документов.
— Я председатель месткома Наркомфина, Городов. Понимаете? Меня ждут на заседание. Я требую отпустить меня.
По лицу у него пятнами пошла краска.
Дежурный чувствовал, что дело, которое он сейчас начнет, окончится не здесь, а в ГПУ, в суде. Оба предъявили оружие, оба предъявили партийные билеты. А этот гладкий выложил еще много документов. Бывало, что преступники показывали и более важные документы и держались так же развязно, как этот.
— Вам придется остаться здесь, граждане, пока мы выясним.
Дунин искоса поглядел на Елкина. Тот сидел не шелохнувшись.
Они с час просидели в комнате у дежурного. Дунин не мог молчать.
— На семь лет отсрочку получил — и хватит, — говорил он. — Жил подлец подлецом. Умри хоть с совестью. Брось филонить. Чайную на Николаевской улице помнишь, где ты меня полиции хотел отдать? А где ротмистр Люринг? Встречал его? Говори!
Даже теперь не сдавался Елкин.
— Нагорит же вам, гражданин, — глуповато повторял он. — Будете отвечать за эту бузу перед комиссариатом. А если партбилет не липа, то и по партийной линии ответишь. Соснуть, что ли…
Он подкладывал под голову портфель, пиджак и притворялся, что спит.
— Дурак ты все-таки. Филер, а где вздумал скрываться? В столице. Думаешь, все устьевцы перемерли. Ты бы на край света бежал, коли тогда цел остался. Говоришь, если мой партбилет не липа? А твой партбилет? Подпольные годы приписал себе? Небось на чистках рассказываешь про маевку в Зелененьком лесу? Ты ведь у нас кое-что видел, рассказывать можешь, те, кто не знают, поверят.
Потом они сидели перед следователем из ГПУ.
— Он, — говорил Дунин. — Вылитый. Чуть постарел, но узнать вполне можно. Елкин, а никакой не Городов.
За один час лицо Елкина стало сероватым и под глазами вздулись мешки. Он уже устал бороться. Он опустил голову и хрипло сказал:
— Признаю… Я Елкин.
Спустя месяц они встретились в зале суда, куда Елкина привели под конвоем. Народу было мало. Сдержанно плакала женщина, сидевшая в стороне, — жена Елкина, которая лишь теперь узнала всю правду о нем.
11. За счет чужой дуринки
Летом поселок оживился почти по-прежнему. На железную дорогу чаще и чаще выходили груженые платформы. На них тускло поблескивали трубы, еще хранившие легкий загар отжига и потому казавшиеся теплыми. Стояли укутанные брезентом дизеля, пока еще небольшие. Иногда на платформах были видны моторный бот, уходивший на север, железные фермы и крепления, части моста, которых требовала Сибирь. Стали сильнее заводские шумы.
В тихую погоду, стоя на мосту через канал, который подходил к железной дороге, старожил мог различить в этих шумах всю работу завода. Он слышал лязг листов, которые вывозили из прокатной, грохот досок, сваленных у модельной. Он слышал обрубку и механическую пилу, которая прорывалась через все шумы. По стуку колес, который вдруг стал мягче, а спустя минуту и вовсе заглох, можно было понять, что платформы вышли за ворота цеха.
Но еще оставались на заводе пустынные углы, откуда не доносились никакие шумы. Тихо было и на каналах. Зазеленели от наростов уходившие в воду доски набережной. Каналы оживлялись разве криком мальчишек, пробиравшихся сюда купаться и озоровать, — словно мало им было чистой воды за воротами завода. Да еще виднелся по утрам на каналах черный ялик. И не понять было, что делает человек в ялике. Издали казалось, что он полощет в воде ведерко. Червей, что ли, промывает? Да какая рыба в канале! Сторожа вяло смотрели на ялик: может, такая служба у человека — каналы объезжать. К полудню ялик куда-то уходил.