— Не знаете, как это бывает? Был я на учете. Знали, что я работал здесь раньше. Как же еще?
— Как еще? Поезжай скажи, что неправильно послали. Придет время, и здесь об этом скажут. Тогда пожалеешь.
Буров поднялся, чтобы уйти. Поднялся и Любиков.
— Родион Степаныч, я обид не помню. Скажите откровенно, ведь туго вам? На одной пенсии с семьей трудно, конечно. У меня есть связи в издательствах, в журналах. Воспоминания напишете. Может, квартиру отремонтировать? Я скажу.
— А ты вспомнил обо мне, о моей семье, товарищ руководитель, если бы я не пришел к тебе? — брезгливо спросил Родион. — Ничего ты мне не подкидывай.
Любиков подошел к нему.
— Оскорбляться, во всяком случае, нет причины, — нервно потирая руки, проговорил он. — Вы во мне предполагаете что-то скверное. Ваше дело. Можете писать куда хотите, я всегда готов явиться и объяснить. Но одно хочу вам сказать сейчас по-дружески. Брахин стал смешон. Он ходит по учреждениям и требует себе почета. Вы являетесь как судья. А по какому праву? Тоже себе роль придумали? Смотрите, не станьте и вы смешным.
— Ты смел сказать? — хрипло, с мукой в голосе выкрикнул Родион. — Что же я, по-твоему, самолюбие свое тешу? Моя жизнь — партия. Потому я к тебе и пришел. А для тебя — есть ли он, рабочий класс? Для тебя — есть ли они, устьевцы?
Любиков загородил ему дорогу.
— И еще одно. Есть у меня авторитет или еще нет, но не торопитесь подрывать его. Предупреждаю, я сумею на это ответить.
Родион с силой оттолкнул его и вышел, бледный, трясясь от ярости.
— Чего ж ты людей не видишь? — окликнул его на улице Чебаков.
Тут только Буров очнулся.
— А вот думаю, Палыч, мог ли мне Любиков такое сказать.
— Чего же он такое сказал, Родиоша, детка? — забеспокоился старик.
— Помоги мне до дому добраться, Палыч. Нехорошо что-то стало.
Шли они молча. На углу Родион попрощался с Чебаковым.
— Спасибо. Теперь я сам. А то еще Катя увидит, растревожится.
— Но ты все-таки скажи: что там было-то? — настаивал Чебаков.
Родион, устало улыбнувшись, ответил:
— Человек ты хороший, старый, а вот партиец молодой. Тут серьезный разговор, Палыч. Ты, не обижайся, многого еще не знаешь для этого. Ученье-то у тебя как идет?
А Чебаков подумал, что Родион совсем успокоился, и захотел повеселить его.
— Совсем не идет — Он похлопал себя по бокам. — Сам подумай: где же в мои годы? Прикрепили меня к кружку. Бабочка его ведет, такая деликатная, ладная. Я гляжу на нее и думаю: тебе бы деток рожать, побольше рожать, а ты с нами, старыми чертями, возишься. Тут еще Брахин на кружке свое кричит, голова кругом идет. Меня уж со счетов скинуть надо, что не могу учиться. То есть как это сказать? Бывает, что суть я понимаю. Только слова плохо ворочаю.
— Значит, попроще слова для тебя надо найти. Или не умеет эта бабочка, что ли?
— Может, она в первый раз учит, — замялся Чебаков. — А может, и нет в науке самых простых слов.
— Есть они, Палыч. Ты ко мне почаще теперь заходи. У меня теперь времени хоть отбавляй.
Чебаков внимательно посмотрел на него: нет, не стало Родиону легче. Старик хотел снова спросить, что же все-таки томит Родиона, но не решился. Чебаков понял — Буров долго не прощался с ним, стоя на углу, потому что хотел вернуться домой, совсем успокоившись.
Оставшись один, Любиков долго ходил из угла в угол. Начинало темнеть, он не зажигал света, не отвечал на телефонные звонки. Сразу пропала наигранная бодрость, которую различил в нем Родион. Чувство неуверенности в себе, которое в последнее время становилось привычным, опять овладело им.
Он не мог бы сам себе ответить на вопрос — откуда появилась неуверенность. Еще недавно Любикову казалось, что все в Устьеве ему хорошо знакомо, что он сразу подчинит своему влиянию этих людей.
Но когда Любиков приехал в Устьево, ему вдруг открылось, что среди этих людей он чужой и одинокий человек, что не сойтись ему близко с ними. Что ему, в сущности, до того, что Баку вернул две платформы бракованных труб? Он только делает вид, что возмущен, как и другие, нежданным позором, который обрушился на завод. Коренники, те действительно взволнованы и даже подавлены. Завтра он позовет их на бюро и скажет о «моральном ущербе», — слова уже помечены в конспекте, — сегодня он кричал в телефонную трубку о том, что будет «накручивать хвосты», но как это все далеко от него! Не жил он никогда заботами этих людей. И не захочет жить ими.
От всех это было скрыто. Но Буров, тяжелобольной человек, в глазах которого можно прочесть, что он умирает, Буров, о котором Любиков забыл, безжалостно напомнил ему об этом, и не только словами — одним своим появлением напомнил.