— Вот тут толкуют на тему вообще, а про дело когда?
И начинала выкладывать все, что видела плохого в поселке, на заводе, в школах, в яслях, в больнице.
И Любиков, и Грибков видели, что собрание проиграно ими в самом начале, после первых же слов Анисимовны.
— Хорошо, — соглашается Любиков. — Если не можете без проформы, выбирайте секретаря, пишите протокол.
Он начал говорить. Но уверенность окончательно пропала. Кто-то из молодых сидит на секретарском месте и старательно записывает его речь. Любиков невольно поглядывает на лист бумаги, на ходу переделывает то, что продумал заранее.
Никогда он не уставал так от своих речей, хотя и говорил всего минут десять. Анисимовна на этот раз говорит дольше, чем он.
— Так как же у тебя получается? — Анисимовна оборачивается к Любикову. — Раньше скажешь не по-твоему, ты всегда одно: решаю я, и крышка, не спорь, не лезь. А теперь наперекор съезду идешь. И других тащишь? Не для того я восемь лет в партии, чтоб ты меня против партии тащил. Ты над моим «лефоше» смеялся. Верно, был у меня «лефоше», в комитете дали, когда меня огородники убить хотели. Я с ним за газетой, за «Правдой», в Питер ездила. Везешь, бывало, и глядишь, как бы не стукнули. Газета кровью доставалась. Помню, на Шпалерной Воинова убили. А теперь куда ты газеты дел? Куда ты, Грибков, нашу «Правду» дел? Первый день мы сегодня без нее. Даже в гражданскую войну не бывало здесь этого, я хорошо помню. Свои газеты суете — получайте, пожалуйста. Почему со станции газеты в кабинет Грибкова унесли? Прямо тюк и потащили, Я спрашиваю: кто дал распоряжение?
— Не было этого! — Грибков изменился в лице. — Выдумала ты.
Любиков пожал плечами.
— Врешь. За шкаф целую пачку положил!
— Да там старые лежат.
— Старые? Ладно! Кто сегодня «Правду» получил? Поднимите руки.
— Не сбивай собрание, — беспомощно вмешался Любиков, — не устраивай театра!
И опять шум. Все против него. Ему уже нечего ждать. Вот и не стало того Любикова, который умел делать так, чтобы к нему прислушивались. Он уже посторонний человек для устьевцев. В несколько минут он стал таким.
— Врешь, что старые! По числам разглядела. Новые! У меня на это глаз хватает.
Все было записано в протоколе. И нет того, что бывало раньше: выскажется человек резко, потом примирительно поглядит на тех, кого ругал, и собравшиеся поглядят примирительно, начнутся шутки. Окончив речь, Анисимовна подняла упавшую на пол косынку и напоследок, задыхаясь, сказала, обернувшись к Любикову:
— С «лефоше», что ли, идти у тебя «Правду» отбирать? Ты на кого замахнулся?
Она стояла гневная, раскрасневшаяся.
Секретарь собрания торопился занести даже последние слова Анисимовны. Так и было записано в протоколе: «На кого замахнулся?»
7. Генеральный вопрос
В начале января в поселке на трибуне партийного собрания появился один из тех делегатов съезда, который всей своей жизнью завоевал авторитет и любовь партии, заводов, деревни.
Этого человека видели и знали на старом Путиловском, в ленинском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса», в рабочих марксистских кружках Тбилиси, в камере Метехского замка, в тюрьмах Ревеля и Петербурга, в олонецкой ссылке, снова на Путиловском, на съезде в Стокгольме, на конференции в Праге, в большевистской группе «Айваза», которую он создал после Праги, в глубоком подполье столицы военных годов, в «Правде» семнадцатого года, в борьбе с изменниками пролетарской революции. В канун Октября на совещании в комнате, где он жил, к нему обращен был вопрос Ленина, поддержит ли крестьянство большевиков, и он коротко ответил: «Безусловно». Выдвиженец Ленина, он говорил, став всероссийским старостой: «Мое избрание я рассматриваю как символ тесного союза крестьян с рабочими массами, так как в моем лице объединяется рабочий Петроград с тверским крестьянином».
Авторитет этого человека рос из года в год у всех народов нашей страны — и в тяжкие годы, и теперь. Его встречи со страной были бесчисленны. Поезд всероссийского старосты «Октябрьская революция» видели на многих фронтах: в Туле, где он призывал последний пролетарский город на дороге к Москве стать «крепкой скалой, о которую разобьются банды Деникина», на Урале на подступах, к Сибири, у ворот в Крым, на подступах к Украине, куда польские магнаты шли захватывать новые земли.
В январе двадцать шестого года Калинина ждали в Устьеве. Из Ленинграда сообщили, что он будет вечером. Накануне он был на Металлическом. Потом к нему пришли старые знакомые с Трубочного, просили выступить у них, — он поехал туда. Потом был на Северной Судостроительной. Так каждый день. Был на Путиловском, прошел по цеху, где работал, видел свой старый станок и прибитую к станку дощечку с его именем.