— От него и пришел.
— Ну, скажи, Дима, как он, по-твоему? Правду скажи.
Тяжело стало Диме в эту минуту. Ведь пришел он для другого — чтобы спросить о том, не нужно ли чего-нибудь Кате и детям. Но если спросить, то она поймет, что у него тяжелые предчувствия. Она не думает ни о себе, ни о детях — только о Родионе.
— Дима, я же совсем простая. Куда мне было дорасти до Родиона! Я и теперь ведь только самое легкое понимаю. Думала я, — Катя горько усмехнулась, — что Родиона можно молоком вылечить. Уж как я старалась.
И Дима понял то, что знал Буров. Эта простая, любящая женщина продлила жизнь мужа. Но будет ли он жить дальше? Вот этого ответа и требовала Катя.
— Доктор тебе что сказал, Дима?
— Сказал, что есть надежда.
Не мог он ей открыть правду.
Спустя несколько дней у Бурова появился неожиданный посетитель — Брахин. Дедка был на этот раз тихий, благостный и начал душевно:
— Петухи, петухи мы с тобой, Родиоша. Сил нет, и вот клевались в последнее время. У меня уж и перья последние лезут. Ты меня, старого, уважь. А ежели что не так, научи, не обижусь. Я трудный старик, знаю. Мне это многие говорили. Старому меняться не легко. — И сразу в колючих глазах заиграли искорки. — Вот, говорил ты, читай. Я сегодня газетку прочел, до тонкости. И невдомек мне. Пишут, купили для Москвы за границей двадцать… как их… автобусов.
— Так что же? Купили.
— Ну, такое ли время? Лучше бы на эти денежки беднякам в деревню по лошадке. Вот в Овчинниково, где ты жил.
Родион изумился. И это тот самый Брахин, который кричал, что ненавидит деревенский дух, что за версту его тошнит от деревни! Теперь же Родион не смеялся.
— Пропустил ты свое время, Потап Сергеич. Не мне, больному, учить тебя.
— Так не можешь объяснить?
— Кому и мог бы.
— А старому другу?
— И другу мог бы, но ты давно не друг. Слушай, Потап, хорошенько слушай. Ты не об автобусах пришел говорить. И наплевать тебе на бедных мужиков. Я двадцать два года в партии. Есть у нас закон, и никто его не обойдет. Если пришел ты к нам с гнилинкой или завелась она у тебя и не открыл ты ее нам вовремя, То пропадешь, рано или поздно пропадешь. От тебя гнилью несет. Открой, пока не поздно. Иначе будет крышка.
И ведь словно видел глубокий человековед Родион Буров далекое прошлое Брахина, то, от чего тот и не отошел навсегда. Да, лежало в Брахине не открытое, то, в чем он сам себе не сознавался.
Не со старым миром, как Буров, начал он яростно враждовать в молодости, а только с царями, а если сказать по всей правде — лишь с одним царем, последним. Отцу последнего он доверял. В нем он видел и мощь России, и устойчивость русской жизни, и защиту простому человеку. И служил матрос Потап Брахин на яхте предпоследнего царя, а в эту команду включали отобранных. И, как отобранный, Брахин числился в числе тех, кто охранял царя, а за это полагалась маленькая пенсия до смерти. А потом случилось так, что отправили Брахина на крейсере, на котором совершал поездку в страны Дальнего Востока наследник престола. И тут Брахину, как и многим, бросилось в глаза полное ничтожество будущего властителя. Другие держали это в себе, а горячий Брахин высказал в кубрике то, что лежало у него на душе: «Ему до папаши как чижику до сокола», — и прибавил к этому крепкое матросское ругательство. Начальство узнало, все проделали быстро и без шума. Брахина как заболевшего списали на канонерку, которая шла во Владивосток, а потом его переводили с корабля на корабль. Не было ни суда, ни взыскания, не лишили и пенсиона, но на всю жизнь затаил Брахин ненависть к последнему царю. То, что прибавилось к этой ненависти, что он получил в общении с такими людьми, как Евгений Петров, как Дунин, то, что он вычитал в «Искре», некрепко держалось в нем. Оно уходило, не оставляя заметных следов в душе Потапа. Оттого он и стал ненужным человеком сразу же после Февраля семнадцатого года. Утаенное так и осталось неоткрытым. То, что полагалось гвардейцу-матросу, состоявшему в охране предпоследнего царя, Брахин получал до тех пор, пока это выплачивали в казначействе, — до декабря семнадцатого года. А пенсионную книжку с царским гербом он непонятно почему хранил до самой своей смерти.
Еще не раз в живых людях прошлое неожиданно появлялось перед Буровым. И одно такое напоминание глубоко взволновало Родиона.
В палату однажды вошла высокая женщина.
— Пелагея! Откуда ты? — поразился Буров.
Нельзя было не узнать Пелагею Козорезову, которую он не видел с семнадцатого года. По-прежнему красивая и статная, и так же туго заплетены волосы. Вот сядет… и будет слушать чтение печальной книжки «Без семьи», затянет протяжную вологодскую частушку. Правда, время все-таки тронуло ее. Глаза уже не такие молодые, и на лице легла тень усталости.