Ему надо было обратить против кого-нибудь свое раздражение, которое почему-то все накапливалось в нем.
Два приветливых домика с чистеньким крыльцом — кто не знал их в поселке? Добрая половина устьевцев поднималась по этому крыльцу. Жили в домиках Ноткевич и Тавиев, два устьевских финансиста. Оба — старики, но разные. Ноткевич попроще, приветливей, как и весь его домик, говорун и остряк. Тавиев — молчалив. Ноткевич показывал серебряные часы и предлагал купить их. Он вынимал всегда одни и те же часы — помятые, с ключиком для завода. Какой-то унтер взял их, как приз за стрельбу, и сплавил Ноткевичу.
— Царские часы, — шутил Ноткевич.
На крышке был портрет царя с царицей.
— Как же они нынче ходят? — в тон Ноткевичу спрашивал устьевец.
— Ходят они нынче в четвертной.
— Господин Ноткевич, да им цена-то в девять, от силы в десять с полтиной, — молил устьевец.
— Царским-то часам! — качал головой Ноткевич. — На царском заводе состоишь, а такие слова произносишь.
— Да они и не ходят.
— А тебе требовается, чтоб ходили? Сейчас починим царские часы.
Ноткевич доставал лупу, открывал крышку, трогал пружину. А дальше происходило одно и то же, что и много лет подряд.
— Да не требовается, чтоб часы ходили. Надо… чтоб подешевле покупка обошлась.
Оба знали до последнего слова старый обряд покупки помятых серебряных часов. Ноткевич совершал обряд с важностью феодала, который принимает у вассала землю в обмен за покровительство, а потом дарит вассалу эту же землю. Отступлений от формы Ноткевич не допускал. Он был не только веселый, но и осторожный человек.
— Что ж… Пишите, господин Ноткевич.
И Ноткевич писал, что мастеровой Устьевского завода такой-то купил у него в кредит серебряные часы заграничной системы за двадцать рублей, что эту сумму мастеровой такой-то обязуется уплатить тогда-то. Написав, Ноткевич говорил:
— С покупкой. А теперь продай мне часы за наличные. За наличные с уступочкой полагается. Что возьмешь?
— Пятнадцать мне надо, господин Ноткевич. До зарезу надо. Никак не меньше.
— Уж и пятнадцать. Сам сказал, что от силы стоят они девять с полтиной.
Устьевец уходил с десяткой в кармане, подписав обязательство на двадцать. По дороге встречался знакомый.
— Куда ходил?
— К Ноткевичу часы смотреть.
— С церемонией?
— С церемонией.
Тавиев предлагал на выбор четыре брошки с монограммами дутого золота — «Вера», «Надежда», «Любовь», «София».
Тавиев шутил неумело и противно:
— Покупай «Софию». Может, у тебя в посаде есть такая Сонечка. Подаришь ей.
Происходил такой же обряд продажи.
Был еще и третий финансист, Петухов, но к нему ходили только те, кому Ноткевич и Тавиев опасались давать, зато и брал Петухов больше всех. Это был угрюмый неумолимый человек. На его совести было не только разорение убогих должников, но и одно самоубийство. Этого ему не забывали, и Петухов с опаской ходил по улицам, а дом свой застраховал в крупную сумму.
В канун получки Тавиев и Ноткевич пробирались к заводу. Ноткевич был одет попроще, Тавиев — в длинную шубу. Ноткевич ходил быстро, Тавиев опирался на суковатую палку.
Старый конторщик, бывалый человек, принимая от них пачку расписок, подмигивал.
— Ну, и часов перед светлым праздником продали, господин Ноткевич. Скоро у нас все с брошечками будут, господин Тавиев.
Контора раскладывала долг на четыре, на пять получек, а если мастеровой был под сомнением, то все снимала с одной получки, а там как хочешь: пиши хоть на высочайшее имя.
После Февраля Ноткевич и Тавиев забеспокоились. На завод они больше не надеялись. Конторщик, не раз принимавший от них угощение, только руками разводил: ничем он помочь не в состоянии, заводский комитет не позволяет.
Ноткевич сам принялся разыскивать должников. Бойко бегал в коротком тулупчике по поселку. На тулупчик он также приколол красный бантик.
— Постой, погоди, родной мой, — кричал он, заметив издали должника. — Забыл ты меня.
— Да и тебе бы, господин Ноткевич, надо меня забыть. Ведь революция у нас.
— Забыть, говоришь? Царя еще забуду, а это как же забыть? Сколько лет выручал тебя, а теперь крест поставить?
— Волк овцу выручал.
— Кто ж еще тебя выручал? А праздник встретить, жена разрешается или так, выпить, — ко мне бегал. Слушай, родной, половинку я, так и быть, сброшу. Ты хочь чистый долг уплати.
— Чистый долг? Ничего на мне нет. В десять раз больше заплачено. Эх ты. Все не сыт нами.