И хотя Дедке было наказано тотчас же идти к Бурову на отчет, он угрюмо поплелся за Хлебниковым.
Вечером Хлебников и сам подался к Бурову. Не знал он, о чем будут говорить с ним, но потянуло. Может, обругает Буров — легче станет. Он встретил Родиона на улице, когда тот шел вместе с Брахиным. Преувеличенно твердым шагом, как солдат на параде, Хлебников подошел к Бурову и отдал честь. Родион понял, что шутовство не от озорства, а оттого что совестно стало человеку перед самим собой.
— Здорово, новгородец.
— Верно, — согласился Хлебников. — Новгородское вече и есть. Читал я где-то, что новгородцы такали, такали, да Новгород и протакали.
— И вы чуть было не протакали заводский комитет.
— Верно, — одобрительно закивал Хлебников.
— Поправлять придется.
— Постой, Родион, — закипятился Дедка. — У нас тут идет с тобой партийный разговор. Хлебников в ячейке не был и не записан у нас покуда.
— Нехорошо, Потап, — заметил Буров. — Вот хочу, чтобы Хлебников был при партийном нашем разговоре. Ему полезно. Не чужой он для нас.
Хлебников сразу стал серьезнее.
— Ваша правда, — сказал он. — Гамузом и скопом ничего не сделаешь. Надо направлять людей. Я теперь с вами пойду, с вашим комитетом… Если примете. Только вы и можете направить. Не было бы такого срама, как сегодня, если бы с самого начала…
— Так чего ты, Потап Сергеич, сразу не пришел в партийный комитет после разговора с Реполовым?
Дедка остолбенел.
— Что тебя задержало?
— Говорено об этом, Родион. — Брахин отвел глаза. Теперь ему стало совестно, нестерпимо совестно.
— Говорено до Хлебникова, а теперь я при нем хочу. Ему это полезно. К нам человек идет. Записать его просит.
Брахин, однако, не стал повторять постыдное для себя признание, и Родион не настаивал. Он и до этих дней, а особенно теперь, замечал, что Брахин, неистовый Брахин, опускается. Это и беспокоило и сердило его. И теперь он рассердился так, что Дедка сразу же умолк и не решился возражать ему.
— А знаешь, мы за три часа, что ты где-то проболтался, много поправить могли. Могли народ позвать в цеха. И сегодня же Реполова выгнать. Почему сегодня же? Да чтобы показать нашу силу. Показать, что нам в лицо плевать нельзя.
Ночью Буров собрал заседание в доме на Царскосельской. До утра по устьевским улицам бегали курьеры. Была среди этих курьеров молодежь, были люди и посолиднее, большевики — старые и молодые, — был с ними и Хлебников. Курьеры стучали в спящие дома, вызывали товарища на крыльцо.
— Завтра чуть свет в завод. Новый комитет выбирать. Скажи еще кому.
— Почему ночью бегаете? Почему чуть свет вставать? Завод еще не работает.
— Нельзя им времени давать. Гнать его, покуда с силой не собрались.
— Кого гнать?
— Реполова.
— А вчерашний комитет?
— Плох. За себя не постоял. Сдрейфил комитет перед Реполовым.
Разбуженный одевался и шел будить другие дома. И оттуда также выходила на темную улицу живая повестка.
Собрания в цехах прошли быстро, но деловито. Через полчаса был выбран новый заводский комитет. Посылали в комитет двоих от каждого цеха. Кое-где в цехах потребовали отчета от тех, кого прозвали новгородцами.
— Выходи, не прячься.
— Я и не прячусь, — с готовностью отвечал Хлебников. — Весь я тут перед вами.
— Расскажи, как вы там рассыпались. Ночь из-за вас не спали. Потешь по крайней мере.
— Кофеем Реполов поил?
— Во фрунт перед ним стояли? Или благородно было — за ручку?
— Ребята, за ручку было, — признавался Хлебников. — И в креслах сидели.
Когда пошли из цехов, решили, не сговариваясь, что надо в ту же минуту выгнать Реполова. У него опять шло заседание — последнее перед пуском завода.
— Хлебников, ты там человек бывалый. Веди нас!
— Да я уж не в комитете.
— Ничего, веди. С тобой интересней будет.
И опять стоял Хлебников в кабинете генерала, но говорил уж не то, что вчера.
— Новый комитет привел, господин генерал. К этим ложку не привесишь. Народ обижается, что вы так с нами обошлись.
— Чем я вас обидел? — не понимал Реполов.
— Да коли как по прошлому году разговаривать, то действительно не обидно. А по нынешнему времени совсем не подходит. Все-таки комитет заводский к вам приходил. Народ ждет, господин генерал.