— Представитель деревни в городе.
— Все-таки прочтите эту книгу, — говорил гость, прощаясь.
— Нет уж, увольте. Я на ином воспитан, на жизни, а не на умствованиях ваших марксистов.
Если бы Степан Халтурин дожил до свержения последнего царя, он пошел бы по дороге, указанной молодым Лениным. Берг дожил, но сидит за одним юбилейным столом с устьевской знатью.
Вечер открыл Козловский. Волнуясь, он становится косноязычным и часто мигает белесыми ресницами.
— Наша партия — наследница «Народной воли», и мы, наследники, низко кланяемся дорогому учителю Алексею Семеновичу Бергу, старому устьевцу, славному создателю и хранителю революционных традиций.
Оркестр пожарной команды грянул туш. В зале становилось жарко. Прутковская вынула из сумочки веер. Берг сочувственно ей улыбнулся. А Козловский все говорил и говорил. В конце своей речи он перешел к вопросу о земле. Об этом нельзя было не говорить в Устьеве.
— Только на демократических началах мы можем решить земельный вопрос, и он будет решен, но не захватом, не односторонним актом. Я не во всем согласен с Толстым. Но Нехлюдов говорил правильно. Грабежи, произвол, от кого бы они ни исходили, никогда не помогали прогрессу. Помните, что Нехлюдов говорил крестьянам в саду?
Нехлюдова Козловский поминал теперь часто.
Передохнув, Козловский продолжал. Ему хотелось сказать еще очень многое.
— Что такое ныне наша партия? Это проводник демократического процесса в обществе. Что такое история? Наш учитель Лавров говорил, что важны мысли знаменосца.
При этих словах Чебаков покрутил головой. «Ох, и знаменосец же ты…» — невесело подумал он, поглядев на Козловского.
— Я, товарищи, — поднялся Берг, — оратором никогда не был. Кто меня знал раньше, тот это подтвердит.
Да, старички помнят, что Якут всегда говорил мало, но веско. Теперь Берг разговорился.
— Пришла пора великой справедливости. Спасибо за поклон. Мы, старики, несли на своих плечах…
И слышат старички только то, что он говорил в прошлом веке. Нет у него новых слов. Думать, что ли, перестал? Кабы это год назад говорил, при царе… Нет, и год назад не ново было. Вот тогда, на другом берегу полукруглого канала, тридцать лет тому назад, оно подходило. Вот тогда, после чтения книжки «Хитрая механика», Чебаков вскочил и поднял руки к небу: «Братцы, да это же… это же…» Так его обожгли те слова.
А теперь этого мало, совсем мало. Сыновья говорят о контроле над начальством. А война? А десять миллионов людей в окопах? И каждый день из всех городов везут на фронт маршевые роты. Для чего людей убивают? Почему об этом не сказал Якут?
Когда Козловский говорил о земле, один из старичков не выдержал:
— Значит, землю мужику дадут, когда он по-французски, что ли, выучится?
Козловский не ответил. А Якут строго посмотрел в ту сторону, откуда донесся возглас.
И зачем Якут прослезился? И зачем он запел: «Дин-дон, дин-дон, слышен звон кандальный…»
Для пятого года это еще годилось.
Так и не удалось в тот вечер говорить с Бергом. Он устал, пожал старикам руки и ушел спать. А когда расходились, Чебаков задумчиво сказал на улице соседу:
— Не такой Якут стал.
— Может, это наперво только. С дороги. Оркестр. Речи. Голову закружили. Очухается потом. Очумел он малость.
Но Чебаков с сомнением покачал головой.
6. Пасхалов и перемены жизни
Он часто развивал свою любимую мысль:
— Коли в газетах о нас пишут или судят, покуда ты не расстрига, то перед именем ставят маленькое «о» да точку. Скажем про меня — отец Александр. А народ говорит о нас попросту — поп да поп. Ученые утверждают, что слово это происходит от греческого «папас». Похоже, что правда. А «папас», как помню я еще из семинарского словаря, означает: «первые лепетанья дитяти, когда оно ласкается к отцу». Ласканье к нам у народа-дитяти прошло, ох, прошло. Давно замечалось мною — идешь в рясе по улице, и народ тебе вослед такое лепетанье пошлет, что хоть в подворотню сворачивай.
Отношения у нас с народом-дитятей стали трудные. И у нас, и у господа бога. Народу от веры до кощунства один шаг. И сие не только в России. Когда приходилось мне паствити в Западном крае, епископ из римско-католической епархии рассказывал про Испанию. Снаряжают там в большой праздник религиозные шествия от различных кварталов города. Каждому шествию желательно первым прийти к святому месту. И у каждого шествия своя богоматерь. Громко спорят при этом. Одни говорят: «Наша богоматерь старше вашей будет. Ее раньше писали». Хотя святое место и близко, как от нас, к примеру, завод, а кричат: «Какая такая старше! Да ваша богоматерь…» До кулаков доходит и до ножей, которые по-тамошнему зовутся навахи.