— На что же взыграла, Палыч? — Буров положил руку ему на колени. — Интересуюсь знать.
— Слушай, мальчик. Вот на что взыграла. Ты тогда, Родион, в поддувале сидел, когда царь на Дно поехал. Захватили тут генерала, мышиного жеребчика. Старенький и в башлыке с галуном. Говорит: «Хоть и стреляют, а за пенсией еду». Аккуратный до денег. Он это фуражку снял: «Поздравляю вас, господа, с великой победой. Я, говорит, если хотите знать, то и сам пострадал от царя. Служил в пехоте, был еще в силе, кабы в гвардии да знатного рода, мне бы и дальше чины назначали. А тут пожалуйте на покой, леггорнов разводить. Поздравляю вас, господа. Однако, говорит, поменьше крови, господа. Конечно, посмеялись мы тут и отпустили страдальца. Вот и думаю я о генералах.
— Куда повел, Чебак?
— Все туда же. Я о жизни думаю, о всей жизни. Всего было, Родиоша, у меня. Ходили стенка на стенку, я ходил. В солдаты взяли, угнали на реку Рион. Ходили солдаты на Рион плакать, я ходил. Ну, и чужой век заедал тоже. Не только своя, но соседские бабы плакали от меня. Полагал я так. Жизнь тебя не жалеет, и ты не жалей ее. В пятом годе глянула жизнь. Поверил ей. Долго ли так глядела? Думал я так — когда царь на Дно проехал, у кого была сила? У нас вся сила была. Красные банты, и генерала Сербиянинова по улице водим. Царя, конечно, все-таки нет. Но от генералов царских освобожденья тоже нет. Гляжу намедни в городе. Оправились генералы. Катят в машинах по проспекту. Как же теперь жизнь оборачивается? Мошенство жизни. Ведь надует жизнь, если ее самим куда желаешь не обернуть, как в пятом годе надует. Месяц она поласкала нас, а теперь опять машину генералам подает.
Чебаков продолжал, но тише:
— Сын у меня под Тарнополем. Опять повели их в бой. Кто ведет? Генералы у нас те же «Дуньки». Что ни бой, то просчет. В дорогих жизнях просчет. Что выходит, Родион? Вернется сын, здоровый… или деревяшки заместо рук приделают, чтоб Христа ради было чем брать. Или не вернется. Живой либо мертвый, а будет мне говорить: «Что же ты, старый сукин кот, смотрел? Возле столицы сидел, а не мог жизнь повернуть. Месяц сила была у вас в руках. Чего ты с силой своей сделал? Ведь как Питер, так и все. Почему генералов опять пустили в машину садиться?» Вот о чем думаю я, Родиоша, и не согласен я ждать.
— Наболело?
— А тут еще Якут доконал. Виделся я с ним. Тоже он стал штатский генерал. Будто и кандалами не звенел. Вот тебе и «дин-дон». Говорит он мне: «Имей терпение, борись за светлое будущее». А я ему: «Какое терпение иметь, как это бороться?» Он мне: «Вникай», — говорит, «Куда, говорю, вникать?» — «Куда, говорит, жизнь покажет». Говорю: «Генералы опять в машине катят». А он говорит: «Это, говорит, у тебя от преступного экстр…» Забыл, как оно. Кажись, папиросы такие есть, что ли, экстр… Да у нас так ночную работу называли[6].
— Экстремизма? — улыбнулся Буров. — Это ты хочешь сказать?
— Он это сказал, Родиоша. «Это, говорит, в тебе от преступного экс-тремизма». Я и не понял. Не тот Якут.
Буров обнял его за плечи.
— Якут все тот же, а время другое. Обошло оно его.
— Обошло! Верно!
Чебаков говорил спокойней, чем начал. Он даже примирительно усмехнулся, когда упомянул про мудреное слово, — чего, мол, люди не выдумают. И вдруг он опять загорячился:
— Родиоша, понимай меня так. Когда при царе Алешку взяли, я голову об стенку не бил. Чего при царе не делали с нами! Теперь бью голову. Я, Родиоша, человек бедовый. Рука у меня болит — я ее к печи, на самое пекло. И проходит рука. А душа теперь не проходит. Забыть не могу, что месяц генералов в страхе держали. И опять жизнь хвостом трепанула. Вернется Алешка без рук и проклянет меня, старого черта. Родиоша, ведь солдата-то нашего можно было от смерти здесь, в Питере, защитить.
Таких слов Буров от Чебакова не ожидал. А тот шепнул ему на ухо:
— Родиоша, не томи, скажи, когда начнем. Ты все знаешь.
— Чего ты начинать хочешь, Палыч, дорогой?
— Слух отовсюду идет. Генералов с министрами в бутылку загнать и пробкой заткнуть. А?
Старик смотрел любовно, но и с хитринкой.
— Значит, как наболело, Палыч, так и начинать?
— А как же?
— И не жди ни дня?
— Ни минуты. Дуй — все поддержат.
— А если рано?
— Не может быть.
— Может быть. Боль болью, а расчет расчетом.
— Как же этому ужиться? — Чебаков удивился. — Значит, душа как огонь, а башка как ледник. Неужто так бывает?
— Обязательно бывает.
— Да у кого так бывает? Покажи человека.
— Вот Ленин такой.
— Ленин… Как же это у него выходит?
— Выходит. Душа кричит: действуй. Голова говорит: действуй, но гляди, когда тебе выгодней. Не то предашь товарищей.