Сравнение было в точку. Чернову также скорее хотелось отговорить и уехать. Как-нибудь закруглить фразы и сойти с трибуны. А фразы были пустые, без жизни, полемические отговорки, часто неловкие. В пятом году Чернов и такие же, как он, ораторы, эсеры, меньшевики, говорили куда увереннее. Буров это помнит. Да и месяц тому назад у них не было такой неудачи. А теперь они стоят перед массой чужие, боятся отвечать на реплики и торопятся окончить. После провала Чернова видные эсеры уже не приезжали на Устьевский завод. Однажды из города к ним прислали высокую, худую, не очень толковую женщину. Женщина через два слова в третье сообщила восторженно-пискливым голосом:
— Товарищ Керенский есть товарищ Керенский!
Сначала люди посмеивались, потом надоело, и понеслись такие частые в то время крики:
— О войне скажи. О прибылях капиталистов… О дороговизне.
— Товарищи, для меня тоже все дорого.
— Вольному воля! — За этим возгласом следует смех.
А в ответ все то же подергивание худой шеей. Она поправляет шпильки, которые готовы упасть от слишком быстрых жестов. Невероятные движения ключиц — вот-вот прорвут кожу, и пискливый голос повторяет:
— Товарищ Керенский есть товарищ Керенский… И что бы там ни говорили, он, будучи адвокатом, ездил на Лену защищать интересы наших погибших братьев.
Ответил ей Дунин. Он с сожалением развел руками, очень уж насмешила его эта женщина.
— Э-эх, гражданочка, дорогой товарищ, против того, что Керенский на Лену ездил, не возражаю. Мы ему тогда письмо благодарственное послали. А вот против того, что он под Тарнополь солдат толкать в бой ездил, возражаем. И вся Россия возражает.
Накануне Буров прикидывал:
— А ну, сколько там после эсеровских речей народу у нас прибавится?
Дунин роздал семьдесят пять бланков о вступлении в партию. И все семьдесят пять были заполнены. Их оставили на минуту в цеховой комнате. А когда в конце митинга пришли за ними, бланков не оказалось. Кто-то прибежал с криком:
— Эсеры украли бланки! Выбросили…
Началась суматоха. Могло окончиться свалкой. Эсеры отнекивались, но язвили:
— Так-то бережете вашу канцелярию, ловцы душ?
К ним подступали с кулаками:
— Говори, кто бланки стянул. Из цеха не выпустим!
Найти никого не удалось. Но на другой день было заполнено сто бланков.
9. Женщины
Так уж повелось у женщин в комитете. Сядут возле окошка и читают вслух книгу. Книжку любили жалостливую — ту, которую привез с собой Башкирцев, называлась она «Без семьи». Елизавета Петровна читает вслух, женщины заливаются слезами.
— И как он, бедненький, стоит за дверью и на чужих смотрит. Те-то едят, — вздыхала жена Бурова.
— А он стоит голодный, — подхватывала Дунина. — Иззяб, крошка.
— Сиротка…
— Потекли вавилонские реки, — ворчал Дедка. — И откуда у баб столько слез берется? Про своих плачут, про чужих хватает. Легкие у баб слезы.
Над женщинами Брахин посмеивался, но женское общество любил, и, когда замечал красивую, пригожую, глаза у него становились ласковыми. Трудно было поверить, что это тот же самый Брахин, недобрый, ехидный человек.
Иногда женщины прерывали чтение и вспоминали, что и в жизни бывают такие же случаи, как в книге.
— Вот другой бросит ребят, как утят, и свищет себе.
— Так… погоди, Катерина Ивановна. По книге же не бросил. Там оно как получилось?
Книгу они уважали.
— Я что хочу сказать? Что вот такие подлецы… Кротов бросил семейство, а они, — кивали в сторону Бурова, — в партии его держат.
Кротов был рабочий-большевик, который в первые дни революции развелся с женой.
— А что же, нам его к жене привязать? — откликнулся Буров.
— На цепь к бабе посадить захотели? — с удовольствием подхватил Дедка. — Чего еще!
Таких вопросов комитет не умел пока разбирать.
За месяц до июля пришла слушать книжку и плакать новая женщина. Звали ее Пелагеей. Ее муж большевиком не был, но иногда бывал на собраниях у большевиков. Слушая речи, он сосредоточенно сдвигал густейшие брови и чуть шевелил скулами, будто прожевывал что-то твердое. На рабочего он мало походил — скорее лесной приказчик: куртка из домотканого сукна, болотные сапоги и шапка с продольной впадиной, таких шапок уже давно не носили. Пришел на завод в войну. Может, раньше и был лесным десятником, а стал молотобойцем, чтобы не взяли в солдаты. Рассуждал он солидно: