— Адвокатам этим с Россией не совладать. Тут и война, и земля, и народ, и хлеб. Чего только за тысячу лет не накопилось! Не совладать адвокатам.
Козорезов — так звали этого человека — был намного старше Пелагеи. Женщин, что читали книгу Гектора, мало это занимало. Пелагея охотно объясняла им:
— Парней на войну погнали. Погнали здоровых, а кто без ноги вертается, кто с культяпкой. Один Мишка Седунов прапором приехал. Прежде на святках со мной сидел. А тут Ергунова дочку, там у нас помещик из маленьких есть, в лес водит гулять. Смех-то. Матка и говорит: может, парней и вовсе назад не пустят. Года-то идут. А девку-то не пожалеют, смотри, Пелагея. Тут и Петр Андреевич объявился.
— А ты его любишь? — спрашивали женщины.
Пелагея только медленно улыбалась в ответ: «Чего ж!» Была она очень красива, высокая, неторопливая в движениях. Снимала платок, а под платком темные, тяжелые волосы, туго заплетенные. Глаза синие, спокойные. Да и вся спокойная. Бурова и Дунина также видные были женщины. Елизавета Петровна говорила с удовольствием:
— Ничего пролетарочки у нас. Если приодеть, то офицерское собрание ахнет. Куда лучше, чем тамошние.
Но Пелагея всех красивей. Пелагея повернет голову, посмотрит на шутника, медленно обозначатся две ямочки на щеках, и блеснет зубами.
Брахин подсаживался к Пелагее и начинал разговор:
— Скажи, красавица, много вас таких у батьки с маткой?
— Одна я. А было семеро.
— А куда шестеро подевались?
— Телята их сожрали.
— Что же, у вас телята ребят жрут?
— Еще как! Телят для города поим. Молока на ребят и нету. Вот и мрут. Одна я и осталась.
Чего только не видели в своей жизни эти люди, и все-таки наступает тяжелое молчание. А потом Дедка, покряхтев, говорит:
— Давай шутки шутить. Я ведь твое Веретье знаю. Был у вас. Могу рассказать. Посреди деревни магазея, тут колодец с журавлем, по задам картошка. У магазеи пруд, утки плавают. В весну его чистят. А то еще яма у магазеи, свиньи грязью моются.
— Горазд врать, дед, — смеялась Пелагея. — Везде оно так. А прудка-то у нас и нету. Вот и наврал.
Певала Пелагея частушки. Одна из них запомнилась женщинам:
Пела она на один тон, с глубоким вздохом. Женщины хотя и не плакали, как от книги «Без семьи», но тоже вздыхали и задумывались.
Скоро Пелагея стала шушукаться с женщинами.
— Да ты смотри, хороший ли человек? — взволнованно и с любопытством спрашивали они.
— Как еще смотреть…
— А ты его любишь?
— Когда б не любила, чего ж мне вертеться.
— Говорили-то вы с ним, как жить вместе будете?
— Вчера вот до ночи по плитам ходили. Так уж говорили. Мой-то Петр Андреич всегда со мной молчит. Два года женившись, а молчит. Поест, что сготовила, и молчит.
Пелагея полюбила другого человека. Был он помоложе, чем Козорезов. Женщины, которые узнали, с кем встречается Пелагея, предупредили:
— Мать у него яд-старуха, смотри.
Пелагея только улыбалась.
— Ночная кукушка денную перекукует.
— Тогда что ж… Если любишь и он тебя любит…
— Уходить? — веселела Пелагея и сразу пугалась. — Ой, до чего просто! Да боязно.
Дедка подслушал разговоры женщин и стал ругаться:
— Вот как вы правду любите! Любите, когда правда ваша. Кротову небось нельзя, заругали. А вашей сестре дозволяется?
— Да у Кротова ребята, а у них детей нету, — неуверенно защищались женщины.
Однажды Пелагея забежала в комитет и перецеловала женщин.
— Теперь долго не свидимся. Ухожу. Все хорошо… Вот только Петру Андреичу не постирала я.
Но не таков был Козорезов, чтоб просто отпустить молодую жену. Он написал в деревню, и оттуда — хотя и страда была — понаехала Пелагеина родня. Разыскали Пелагею в другом доме, уговаривали, ругали. Свекровь помогала им. Однажды в комитет прибежал мальчишка.
— Тетенька, — сказал он Елизавете Петровне, — Козорезиха кланяться велела. Она запертая сидит.
Ничего не могли добиться от мальчишки. Козорезов больше в комитете не бывал. Видели его на улице — ходит в болотных сапогах, молчит. Уходя на работу, он запирал Пелагею и сам покупал что надо для хозяйства.
После июльских дней, когда многие говорили, что теперь уж навсегда одолели капиталисты, Пелагея пришла как-то в комитет. Была она похудевшая, с синими кругами под глазами. Пелагея обняла Елизавету Петровну.