— Слышала, в тюрьму вас всех посадят. Пришла на тебя поглядеть напоследок.
— Может, и не напоследок, — пошутила Башкирцева.
— Ты мне из тюрьмы дай знать, пришлю чего.
Пелагея поцеловала Елизавету Петровну, дыхнула ей в лицо самогонкой.
— Петровна, контрреволюция победила!
Сказала она это старательно, как чужие, недавно услышанные слова.
— Потому и меня возвратили, Петровна, к постылому. Победили меня.
И горько заплакала Пелагея.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1. Мирная, только мирная
Казалось, завод вплотную придвинулся к столице. Война у Тарнополя становилась войной в Петрограде. Открывался час первой пробы сил. Он нес горечь первой неудачи и веру в непреложность завтрашней победы. Его зорко издали видела партия. Его с неудержимой страстью ждали миллионы таких же людей, как старик Чебаков. Наступил июль.
В комитете назначили так: Дунин дежурит на станции и требует вагонов для того, чтобы перевезти рабочих в столицу.
Волчок и его друзья перед гудком должны собраться у дальних ворот завода, и когда народ пойдет на работу, они проводят митинг на ходу.
— Только вот людей-то вы не слишком знаете, — говорил Буров.
— Несколько тысяч, Родион. Где всех знать?
— У нас, что и говорить, не адресный стол, — отвечал Буров. — Но хорошо бы так: где бы ни был, чтобы сразу рядом с тобой становились близкие люди.
Телефон работал всю ночь. Буров говорил с Петроградским комитетом. Ему напоминали:
— Не забудьте, о чем условились, товарищ.
— Помню. Наши-то знают, — задумчиво сказал он, вешая трубку. — Но смотреть в оба надо. Есть озорники. Ливенский или кто. А есть и такие, которые по-честному горят. Смотреть надо, ребята, во все стороны. Если заденут, не отвечать. Тут одной хлопушки довольно, чтоб на нас бросились. Андрей, как того генерала у французов звали?
— Кавеньяк.
— Кавеньяк. Постреляют, а потом распишут, что начали мы, потому и виноваты.
Раза два ночью ответили, что город занят.
— Кто же еще отсюда ночью звонит? — не понимал Буров.
Он не знал, что в клубе имени Михайловского горит поздний свет, что Модестыч также не ложится и кричит в трубку своему столичному комитету:
— Удержать? Чтоб не ездили в город?.. Да, мы говорили… Да, да… Удалось ли? Не знаю, не знаю… Что?.. Ну, не мы одни виноваты… Как?.. Товарищ Чернов своими глазами видел… Да, их влияние выросло. Ну, уж ко мне это не относится. Я тоже немало отдал партии…
Буров оставался в комитете всю ночь. То, что он испытывал, не было острой тревогой. Но глубокие раздумья волновали его. Завтра в столице состоится то, что назвали пробой сил. Сила его партии росла и росла. И завтра это все увидят.
Когда он спрашивал знакомых путиловцев, как у них, они отвечали: «Накипело». Так отвечали и обуховцы. Накипело оттого, что люди требовали ясности в самом жизненном. Будет ли мир? Дадут ли крестьянину землю? Обуздают ли капиталиста, который начал свертывать работу заводов? Надвигалась разруха. В уклончивости правительства видели обман. Военная неудача потрясла всех.
И то, что накопилось, могло бурно прорваться. Не на это ли рассчитывали кадеты, уйдя из правительства? Прорвется, и что же будет дальше?
Буров задремал за столом. Во сне ему послышался голос Анисимовны. Она и разбудила его. Одной рукой трясла за плечо, а другой держала телефонную трубку.
— Бужу, бужу. Из города звонят. Говорят — мирная, чтобы мирная.
Родион взялся за трубку:
— Да, я, Буров, у телефона. Внимательно слушаю вас, товарищ…
Тонкий летний туман быстро свернулся на канале, заскользил, как валик, по воде и растаял. Стали видны сваи. Стояло погожее утро. Раньше за этой минутой тишины начинал звонить колокол. Теперь ждали гудка. У дальних и у ближних ворот было шумно. Весь поселок пришел к заводским воротам.
Старенький колесный пароход «Николай Чудотворец», пыхтя, подвез людей из поселка с берега Невы. Этих людей называли босотой. Жили они своим отгороженным мирком, крепко пили и больно дрались, если чужие совались к ним. Рваные, крикливые, они повалили с парохода. Но сегодня как будто не было вражды между ними и здешним поселком. Встретились мирно, без ругани, без издевок.
Все эти люди окружали Воробьева, Волчка, Горшенина, их товарищей по комитету, задавали вопросы, на которые не успевали отвечать.
Подходили люди из большой огородной, и тогда начинались споры.