— Чего ж, за прогулку в город платишь? Тогда прогуляемся, — кричали огородники. — Из большевистского кармана платишь? На всех у вас-то хватит?
— У вас сразу — карман да карман.
— Мы не баре, чтобы по Невскому с песнями ходить. Находились. Нам за день плати. Мы пролетарии.
— Пролетарии? Посадские приписные к заводу, вот вы кто такие!
— Мы-то приписные? Мы кровные. От отцов и дедов. А вы коблы приблудные. Гав-гав!
— Мы-то коблы? Чертовы огородники!
— Свой огород разведи. Попотей над ним.
— Не ты потел. Ты пузом до огурца достанешь.
— А ты мое пузо не меряй. Ты свою дурость меряй. Как живу, так и живу, — не к тебе рапорт нести.
— Понесешь. Гнали мы вас перед Февралем из цехов и теперь погоним.
— Народ требует: кончай войну! Для того народ и едет в Питер! — кричал парень, такой немудрящий с виду, сезонник крестьянский, красный от возмущения. — А они — за день плати. Вот иудино племя. Ведь есть же у вас сыновья на фронте. Или всех от войны спрятали?
— Ребята, слушай. Соберем огородникам по копейке, чтоб ихний день не пропадал. Поставим их в Питере в особый ряд да с плакатом — вот, мол, какие приписные уроды у нас есть.
— Это мы-то приписные?
Наступит день, и до острого накала, до крови дойдет старая вражда между новосборочной, куда начальство издавна тщательно подбирало верных людей, и остальными устьевцами. А сейчас, на счастье огородников, в эту минуту завыл гудок, и они юркнули в ворота. Толпа почти не поредела, так мало стало этих огородников на разросшемся Устьевском заводе.
На станции Дунин вел переговоры с начальником. Начальник станции за Керенского не стоял, не стоял и за большевиков, но большевиков уже начинал побаиваться. И спорить он не стал.
Он сидел с карандашом и высчитывал:
— Если по сорок сажать в вагон, так это почти два состава. Где же их взять? У меня нет.
— Вызывайте.
— Да ведь не дадут, товарищи.
— Сажай по восемьдесят человек, даже по сто, — хозяйственно советовал Дунин. — И часу до города нет. Пожмутся.
— Да вагонов же нет. Поезжайте пассажирскими.
— Нам сегодня нельзя врозь.
На платформе показался Франц. Он услышал, что устьевцы поедут в город, и прибежал из колонии.
— Франц! — обрадовался Дунин. — Беги в комитет и скажи, чтоб Буров шел. Посоветоваться надо.
По доскам затопали ноги, и Дунин увидел солдата Ильина, а с ним чуть не весь понтонный батальон.
— Ильин, как ты добился?
Солдаты подтянулись: шинель не распоясанная, а на ремне, молодцеватые, побрились. Совсем старая выучка. Офицеры бьются, бьются, а вернуть этого не могут.
— Ничего я не говорил, — отвечает Ильин. — Сами догадались. Потому — проба сил.
И он знал эти слова.
Скоро на станцию пришел Буров. Батальон ему также понравился. Но он отозвал Ильина.
— Слушай, друже, с винтовочками там осторожнее. Так условлено. Мне из города наши звонили. Без баловства.
— Какое же баловство?
— Патроны есть?
— В подсумках.
— Так осторожнее, осторожнее.
Трудно приходилось Модестычу в это утро.
На станции он заводил разговоры с солдатами. Привязался к бородачу, старался попроще объяснить ему, чего можно ждать от большевиков.
— Капитал отнимут? — спрашивал бородач. — Как это капитал?
— Весь капитал, какой есть. Так они сами пишут. Можешь почитать у них в газетах.
— И тот капитал, что у меня, скажем, в кошельке?
— Товарищ Козловский, — вмешался Буров, — вы студент, должны знать. Скажите, что капитал по-нашему не то, что в кошельке у него, а орудия производства. Или впрямь не знаете? О-ру-дия про-из-вод-ства. Сколько у тебя мельниц, бородатый?
— Какие такие мельницы? Были бы мельницы, я бы от войны откупился.
Начальник станции кричал в телефон и разводил руками:
— Вагоны — сделайте одолжение. А паровоза не дают. Думал маневровый перехватить, да угнали.
Ждали и ждали. Решили взять заводский паровоз. Нашелся свой машинист.
Начальник станции схватился за голову: откроют ли такому поезду семафор?
— Звоните!
Но в это время прибежал из комитета Волчок. Отозвал Бурова в сторону.
— Отменили? Почему? Что, началось? Да ты хорошо ли понял?
Родион побежал в комитет к телефону. Удалось еще раз соединиться с городом. Разговор скоро оборвали. Но все понял Буров. Подумал немного.
— Не отпускать же людей ни с чем. Здесь митинг проведем. Зовите на митинг. Пусть Дунин и понтонцев приведет.
Модестыч, видимо, успел разузнать что-то. Он сразу же бросился к рабочим.