— Ее зачем же притащили сюда? — удивился Дунин.
Старый служитель в ливрее, в белых чулках и войлочных туфлях нехотя ответил:
— Подарок прусского принца императору Александру Второму.
Дунин обратил внимание на то, что стена сверху и потолок были закопчены дочерна.
— От взрыва, — все так же нехотя объяснил служитель. — Давно уже это случилось.
— А… тут, значит, Халтурин мину вел? — оживился Дунин. — Где ж царь-то был в это время?
— Император с принцем прусским шли к столу и остановились вон там. — Старческий палец показал вглубь направо.
— Не дошел, значит? — с сожалением сказал Дунин. — Сорок лет не могли отремонтировать, а туда же, страной правили.
— Оставили как напоминание, — строго поправил старик.
Служитель с презрением смотрел на Дунина, — таких людей здесь еще не бывало. Старик зевнул. Ночью ему не пришлось спать. Министр-председатель водил по дворцу американского корреспондента, а старик должен был рассказывать, где тут и как жили три последние царя и их жены. Министр переводил на французский язык, и у него не ладилось. Американец записывал до утра. Старик очень устал, — его не радовали даже щедрые чаевые.
Вступили в комнаты правительства. Писаря, щеголеватее, чем в других местах, стриженные под бобрик, стучали на машинках. Носились курьеры с портфелями, окованными медью. До полу спускались карты фронтов. По картам ползали мухи. Фронт проходил беспорядочной вогнутой линией флажков. Можно было понять, что передвигали их неаккуратно.
Ординарец равнодушно провел их в большую приемную. Козловский и Дунин поместились возле окна. На них глядели с удивлением. Козловский был в потертой тужурке, из-под которой выбились кисти пояса, — он словно явился во дворец прямо из подпольного студенческого кружка, Дунин — в кургузом пиджачке. Козловский потупился и молчал, Дунин весело оглядывал комнату. К ним подошел дежурный генерал.
— Благоволите сообщить, по какому делу к министру-председателю?
— Я у-условился п-по телефону… Обо мне известно.
В золоченых креслах ждало человек десять. Ждал человек лет сорока в пенсне, в полувоенной одежде. Брюшко явно мешало молодцеватому виду, который он старался сохранять. Он торопливо просматривал свой дорожный блокнот.
— Комиссар Керенского, — вполголоса определил Дунин. — Уговариватель.
Грузного человека с соломенной квадратной бородкой он определил так:
— Из первейших акул. Насчет прогрессивного налога пришел торговаться. Будет говорить, что теперь дорого платят нам, рабочим. Вот проверить бы его счет, сколько миллионов скрыл от налога.
А остальные — иностранный генерал, сидевший отчужденно, как только мог, русский генерал, крупный чиновник из министерства.
— Одного Березовского не хватает, — сказал Дунин.
Дежурный генерал наклонялся к очередному посетителю.
— Министр-председатель вас просит.
Приоткрывалась глухая парчовая портьера, за которой не слышно было шагов.
Время шло и шло. За открытым окном была видна Нева. Доносились звонки трамваев.
— Не пустят нас за занавеску. Все генералов пускают. — Дунин зевнул. — Да вот этого, что насчет прогрессивного налога…
— За этой занавеской, — сердито перебил его Козловский, — Романовых лишили права выбирать в Учредительное собрание.
— Н-да, для этого большая смелость требовалась, — протянул Дунин.
Козловский нервно пощипывал кисти пояса. Часа через два дежурный генерал, остановившись на ходу, сообщил Козловскому:
— У министра-председателя начинается экстренное заседание.
По лестницам летели совсем юные адъютанты. Они кричали петушиными голосами:
— Машину Наштасева пода-ай! — хотя машина и без того стояла у крыльца.
— Наштасев? Что это такое? — сам себя спросил Дунин.
— Начальник штаба Северного фронта, — отчеканил юный офицер, услышавший его.
Его также неприятно удивил такой посетитель. Военные шоферы глядели на адъютантов насмешливо.
На площади Дунин покачал головой:
— Не устоять этому.
— Почему? — угрюмо и раздраженно спросил Козловский.