Так ревновал Ван Тигр своего сына, – ревновал его больше, чем другие мужчины ревнуют своих возлюбленных.
И все же, вопреки всем тайным страхам, это была сладкая минута для Вана Тигра, когда он въезжал в ворота братьев и сын ехал рядом с ним. Почему-то Вану Тигру захотелось, чтобы портные его и швецы сшили для сына точно такое же платье, как у него самого, и на мальчике была точно такая же куртка из заграничного сукна с такими же золочеными пуговицами и погонами на плечах и такая же фуражка со знаком на ней, как и у Вана Тигра. Ко дню рождения мальчика, когда ему исполнилось четырнадцать лет, Ван Тигр послал человека в Монголию, и тот отыскал двух совершенно одинаковых лошадей, – только одна из них была поменьше, а другая покрупней; обе крепкие и темно-рыжей масти, – теперь даже лошади у них были одинаковые. Для слуха Вана Тигра было самой сладкой музыкой, когда народ на улицах кричал, останавливаясь поглядеть на проезжавших солдат:
– Глядите, вот старый генерал, с маленькими генералом! Они похожи друг на друга, как два передних зуба во рту!
Так они подъехали к воротам Вана Помещика, и мальчик спрыгнул с лошади так же как отец, и, положив руку на рукоять меча так же как отец, степенно пошел рядом с ним, даже не сознавая, что он все делает так же как отец. Братья с сыновьями один за другим вышли к нему навстречу, услышав, что он приехал, и Ван Тигр оглядывал всех по очереди и упивался тем восхищением, с которым все смотрели на его сына, – он упивался им, как жаждущий упивается вином. И в те дни, что Ван Тигр пробыл в доме братьев, он жадно и неотступно следил за сыновьями братьев, едва сознавая, что делает, так как жаждал увериться, что его сын лучше их, жаждал увериться, что он не обманулся в своем единственном сыне.
И много видел Ван Тигр такого, что могло его утешить. Старший сын Вана Помещика был теперь давно женат, хотя детей у него еще не было, и жил с женой в том же доме, где и Ван Помещик со своей госпожой. Этот старший сын становился все больше и больше похожим на отца; живот у него начинал округляться, и красивое тело заплыло толстым слоем жира. Но взгляд у него был беспокойный, – и было отчего беспокоиться: жена его не могла ужиться с матерью, госпожой в доме, держала себя дерзко, считая себя новой женщиной и умнее всех других, и кричала на мужа, когда, оставаясь с нею наедине, он пытался ее образумить:
– Как? Неужели я должна быть служанкой у этой чванливой старухи? Разве она не знает, что в наше время молодые женщины свободны, и никто теперь не станет прислуживать свекрови!
К тому же молодая женщина ничуть не боялась госпожи, и если та, по-старому величественно, говорила: «Когда я была молода, я выполняла свой долг и прислуживала свекрови, подавая ей чай по утрам, и покорялась во всем, как меня учили делать, и это был мой долг», – то невестка, встряхнув короткими волосами и топнув хорошенькой незабинтованной ножкой, очень дерзко отвечала:
– А мы, современные женщины, никому не покоряемся!
И от таких раздоров молодой муж нередко чувствовал скуку, а развлечься, как он развлекался в прежнее время, было нельзя, потому что молодая жена следила за ним и разузнала бы, куда он ходит играть; к тому же она была так бойка, что не боялась выбегать за ним на улицу, и кричала, что она тоже пойдет с ним, что теперь женщин не держат взаперти и что мужчины и женщины равны; и слыша такие речи, прохожие на улицах оборачивались, и чтобы она его не осрамила, муж бросил свои старые развлечения, так как был уверен, что у нее хватит смелости пойти за ним куда угодно. Молодая жена была так ревнива, что отучила мужа от всех старых привычек и самых естественных желаний: он не смел даже взглянуть на хорошенькую рабыню, а к дому свиданий ему нельзя было даже подойти без того, чтобы при его возвращении она не подняла визга и плача на весь дом. Однажды приятель, которому он пожаловался, дал ему такой совет: