– В такие опасные времена ты должна переехать в город и жить в большом доме.
Но Цветок Груши ответила спокойно, как всегда:
– Нет, мне нельзя, и я не боюсь, а кроме того, есть люди, которым я нужна.
Но когда наступили зимние холода, ей по временам делалось страшно, потому что люди ожесточились от голода и резкого ветра на ледяной воде, где они до сих пор жили в лодках, привязав их к верхушкам деревьев, и были сердиты на Цветок Груши за то, что она все еще кормила дурочку и горбуна, и ворчали, принимая от нее съестное:
– Зачем кормить этих убогих, когда сильные, крепкие люди, у которых есть здоровые дети, должны умирать с голода?
И в самом деле, такой ропот раздавался все громче и чаще, и Цветок Груши уже начинала подумывать о том, не перевезти ли ей своих питомцев в город, боясь, как бы их не убили за то, что она их кормит, а она не в силах будет их защитить, когда бедная дурочка, дожившая до пятидесяти двух лет, но оставшаяся по-прежнему ребенком, умерла неожиданно и быстро, как умирают все, подобные ей. Как-то раз она ела и по своей привычке играла, складывая лоскутки, а потом вышла за ворота и ступила прямо в воду, не понимая, что это вода, а не тот клочок сухой земли, где она всегда сиживала. Цветок Груши выбежала за ней, но дурочка уже намокла и дрожала от ледяной воды. От этого она простудилась и, несмотря на нежный и заботливый уход Цветка Груши, через несколько часов умерла, и умерла так же легко, как и жила.
Тогда Цветок Груши послала в город за гробом к Вану Помещику, и так как Ван Тигр тоже был там, все три брата приехали вместе, и Ван Тигр взял с собой своего сына. Они остались посмотреть, как дурочку положат в гроб, и впервые лицо ее казалось мудрым и строгим и приобрело достоинство, какое ей могла дать одна смерть. И Цветок Груши, искренно опечаленная, несколько утешилась, видя, как смерть преобразила ее дитя, и сказала, как всегда, едва слышно:
– Смерть исцелила ее и дала ей мудрость. Теперь она такая же, как все мы.
Но братья не стали устраивать для дурочки похороны, и Ван Тигр, оставив сына в старом доме, поехал на лодке вместе с братьями, Цветком Груши, женой старого арендатора и работниками к другому холму, где было семейное кладбище, выбрал место ниже других, но все же внутри ограды, и там они зарыли дурочку.
Когда все кончилось и они вернулись в глинобитный дом и собрались возвращаться в город, Ван Тигр, взглянув на Цветок Груши, в первый раз заговорил с ней и спросил своим обычным спокойным и холодным тоном:
– Что ты станешь делать теперь, госпожа?
И она подняла к нему свое лицо, – теперь уже без боязни, так как знала, что волосы ее седеют и лицо, утратив былую юность, покрылось морщинами, и ответила:
– Я давно говорила, что уйду в монастырь неподалеку отсюда, когда мое дитя умрет, и монахини согласны принять меня. Я прожила бок о бок с ними все эти годы и уже дала не один обет; монахини меня знают, и там я буду всего счастливей.
И обратившись к Вану Помещику, она прибавила:
– Вы с женой уже решили судьбу вашего сына, а храм, куда он поступит, совсем близко от моего, и я буду по-прежнему ходить за ним, так как теперь я достаточно стара, настолько стара, что могла бы быть его матерью, и если он заболеет, что с ним бывает нередко, мне можно будет пойти к нему. Священники и монахини молятся вместе утром и вечером, и я буду видеть его дважды в день, хотя нам нельзя будет говорить.
Тогда братья взглянули на горбуна, который ни на шаг не отходил от Цветка Груши, угнетенной смертью дурочки, о ком он нередко заботился вместе с Цветком Груши. Теперь это был взрослый человек, и взгляды братьев он встретил грустной улыбкой. Ван Тигр смягчился, видя, что сын его стоит такой высокий и крепкий и слушает их беседу с удивлением, так как ничего не знал об этом раньше, и, заметив улыбку на лице горбуна, Ван Тигр сказал очень ласково:
– Желаю тебе счастья, бедняга, и если бы ты был здоров, я взял бы тебя с собой, как взял твоего двоюродного брата, и сделал бы для тебя то же, что сделал для него. Но делать нечего, и я только прибавлю к твоему вкладу в храм и к твоему тоже, госпожа, потому что всякое место можно купить за деньги, и, думаю, в храмах это делается так же как и везде.
Но Цветок Груши отвечала тихо и твердо:
– Для себя я ничего не возьму, да мне ничего и не нужно, – монахини знают меня, как и я их знаю, и все, что я имею, будет принадлежать им, когда я соединю с ними свою судьбу. А для мальчика я возьму что-нибудь, потому что это ему поможет.
Этим она кротко упрекнула Вана Помещика, так как денег, которые он дал, решив судьбу мальчика, было слишком мало. Но если он понял упрек, то ничем этого не обнаружил и сел, дожидаясь, пока братья кончат, так как был очень грузен и жаловался, что стоять ему тяжело. Но Ван Тигр все еще смотрел на горбуна и снова обратился к нему: