Юноша был рад тому, что едет, охотно обещал хранить тайну и гордился таким поручением. И Ван Тигр выжидал снова, однако продолжал набирать людей под свое знамя, но принимал их с разбором, испытывая каждого, не боится ли он умереть.
XVIII
Юноша ехал окольными путями домой через поля. Он снял солдатское платье и оделся как крестьянский сын, и в этой грубой синей одежде, с загорелым и рябым лицом, он казался не чем иным, как крестьянским парнем и достойным внуком Ван Луна. Он ехал на старом белом осле, подложив рваную куртку вместо седла, и иной раз, чтобы подогнать осла, колотил его босыми пятками по брюху. Он ехал, и его часто клонило ко сну под жарким, летним солнцем, и, глядя на него, никому не пришло бы в голову, что он едет с поручением, которое должно принести три тысячи ружей в эту мирную страну. Просыпаясь, он запевал песню про солдат и войну, потому что любил петь, и крестьяне, работавшие в поле, поднимали головы и с беспокойством вглядывались в него и долго смотрели вслед юноше, а один раз какой-то крестьянин крикнул ему:
– Будь ты проклят со своей солдатской песней! Хочешь, что ли, опять накликать на нас этих черных воронов?
Но юноша был весел и беззаботен и поплевывал в дорожную пыль, чтобы показать, что это не его забота и что он будет по-прежнему петь, если ему захочется. По правде говоря, он и не знал других песен, кроме солдатских, так как долго прожил среди отважных бойцов, а нельзя ожидать, чтобы солдаты пели те же песни, что и крестьяне среди своих мирных полей.
На третьи сутки в полдень он подъехал к дому и, сойдя с осла там, где от главной улицы начинается переулок, увидел своего двоюродного брата, который слонялся без дела. Он подавил зевок, разглядывая рябого, и вместо приветствия спросил:
– А ты все еще не генерал?
И Рябой возразил быстро и метко:
– Хоть не генерал, да по крайней мере получил первую степень!
Он издевался над двоюродным братом, так как всем и каждому было известно, что Ван Старший и жена его только о том и говорили, что сделают этого сына ученым, что в следующем месяце он поедет на экзамены в такой-то город и получит первую ученую степень. Но время шло, кончался один год и начинался другой, а он никуда не уезжал. Рябой знал, что и сейчас двоюродный брат его собирается не в школу, а в какой-нибудь чайный дом, и, должно быть, только что лениво поднялся с постели, проведя где-нибудь ночь. А сын Вана Помещика держался небрежно и презрительно и, оглядев двоюродного брата, сказал:
– Однако твое генеральство не принесло тебе даже шелкового халата!
И он пошел дальше, не дожидаясь ответа, раскачиваясь на ходу так, что его шелковый халат, цвета зеленой ивы, только что покрывшейся листьями, колыхался в такт его гордой походке. А Рябой ухмыльнулся и, показав язык вслед двоюродному брату, подошел к дверям своего дома.
Войдя во двор, он увидел, что все там оставалось по-старому. Было обеденное время, дверь в дом стояла открытой, и он увидел, что отец сидит один за столом, а дети бегают по всему дому и, как всегда, едят на ходу; мать стоит в дверях – и, поднеся чашку к губам, запихивает еду в рот палочками, жует и болтает с соседкой, которая зашла попросить чего-то взаймы, о том, что кошка стащила сегодня ночью соленую рыбу, хотя она была подвешена высоко к балке. Завидев сына, она крикнула ему:
– Ну, ты попал как раз к обеду, лучше и придумать нельзя! – и продолжала болтать по-прежнему.
Юноша ухмыльнулся, но ничего не ответил, только поздоровался с ней и вошел в дом; отец кивнул ему, слегка удивленно, а сын почтительно поздоровался с ним, а потом разыскал себе чашку и, взяв стоявшего на столе кушанья, отошел в сторонку и сел на свое место боком, как подобает сидеть сыновьям в присутствии родителей.
Когда они поели, отец налил себе чаю в чашку из-под риса, однако немного, потому что был бережлив во всем, что делал, и стал пить маленькими скупыми глотками, а потом спросил сына:
– Ты пришел с каким-нибудь поручением?
И сын ответил:
– Да, только здесь я не могу сказать тебе.
Его окружили братья и сестры, молча глазея на него и ловя каждое слово, какое он скажет, потому что отвыкли от него.
Теперь и мать подошла к столу, чтобы еще раз наполнить свою чашку, потому что была охотница поесть, и муж ее обычно успевал окончить обед и уйти, а она все еще ела, – и тоже принялась разглядывать сына, говоря:
– Ты вырос вершков на десять, готова поклясться! А почему на тебе такая рваная куртка? Разве дядя не дает тебе лучшей? И чем тебя кормят, что ты так растешь? Должно быть, хорошим мясом и вином?