— Ну, а какие есть настоящие польские имена? — допытывался Володя.
— Ну… Янек, Стасек, Франек…
— Франек — это красивое имя! С сегодняшнего дня ты для меня Франек Ковальский. Если по-польски, так по-польски!..
Таким образом четырнадцатилетний Володя «перекрестил» Иеронима в Франека. И так осталось.
Советский санитарный батальон быстро продвигался вслед за наступающими войсками и примерно в середине марта остановился вблизи Одера.
Однажды на совещании командир батальона поставил вопрос о дальнейшей судьбе Франека.
— Привыкли мы к нему. Полюбили, как родного сына, это все правда. Мальчик тоже нас любит. Но он поляк и должен возвратиться к своим. Недалеко от нас находится польский 6-й саперный батальон. Я уже разговаривал с командиром батальона Леоновым. Нужно туда отвезти мальчика…
Расставание было сердечное и не без слез. И вот он среди польских солдат…
— Здесь будет у тебя друг, твой ровесник, — сказал после приветствия командир саперного батальона и приказал кого-то позвать.
Вскоре открылась дверь, и в комнату влетела могучая овчарка, приветливо помахивая хвостом, а за ней вбежал паренек в форме с нашивками капрала, может, на голову еще ниже Иеронима Ковальского. Форма на нем сидела ладно, и он чувствовал себя в ней очень уверенно.
— Меня звать Рысек Сивек, — сказал он, протягивая руку. — А это Люкс. Не бойся его, он очень добрый. Я рад, что теперь нас будет двое. С утра ждем тебя с Люксом. Сколько тебе лет?..
— Одиннадцать!
— А мне девять. Как тебя звать?..
Хотел сказать, что Иероним, но сказал: Франек. Как-то уже привык к этому имени. Так что в саперном батальоне он остался тоже Франеком.
Рысека Сивека саперы приютили еще в Варшаве. Он был бездомным ребенком. Нашли его в развалинах, полузамерзшего, оборванного и исхудавшего — одна кожа да кости. Вскоре он стал любимцем и баловнем всего батальона. Прошел с ним от Вислы до Одера. Мальчики подружились, всюду их видели вместе. С ними всегда был верный пес Люкс.
Одер… Установка пограничных столбов… Теперь Иероним уже знает, что был свидетелем исторического события, когда саперы 6-го батальона вбивали в Приодерский вал окрашенный в бело-красные полосы столб, а с другой стороны Одера еще летели немецкие снаряды… Первый пограничный столб, ныне он стал музейным экспонатом.
Начались бои за Одером… Командир батальона майор Леонов послал его тогда с донесением в штаб бригады, а он заблудился и чуть не попал в руки немцев, но убежал и доставил донесение… На следующий день перед строем батальона получил повышение — стал ефрейтором…
Какой-то полевой аэродром, где он впервые увидел самолеты… Целый день просидел около них, забыв об обеде, а в батальоне все его в это время искали. До сегодняшнего дня он помнит, с каким восхищением осматривал тогда обычные небольшие «кукурузники». Может, именно тогда родилась в нем эта страсть к авиации?..
6-й саперный батальон в Берлине… Так мало он помнит Берлин, а ведь умолил майора Леонова взять его с собой, Рысек Сивек тогда остался с подразделениями, находившимися в резерве… Доставлял какие-то донесения… Ездил на машинах с боеприпасами… Помнит штурм немецкого дота. Там был тяжело ранен его самый близкий друг и покровитель — сержант Шедрак. Все лицо у него было в крови и серьезно ранена нога. Все говорили, что он не выживет, и санитары сразу же вывезли его в тыл. Однако он выжил… Уже после войны, когда батальон временно располагался во Влоцлавеке, Шедрак приехал из госпиталя в часть. Приковылял на костылях. В госпитале ему ампутировали ногу.
После войны батальон был переформирован в понтонно-мостовой полк и направлен во Влоцлавек, в город, где когда-то находился родной дом Франека.
Он исходил улицы Влоцлавека, напрасно разыскивая следы своего детства. Когда интересовался районом Гживно, люди только плечами пожимали. Наконец добрался туда, где когда-то стоял деревянный домик с мальвами под окнами. Не было уже домика, не было Гживно. Немцы все сожгли, сровняли бульдозерами. На этом месте уже рос небольшой лес. Он показался ему карликовым, противным, растущим как бы на огромном кладбище. Пошел на кладбище, но не смог найти могилы матери. У пожилых усатых саперов, сопровождавших его в этих поисках, выступали слезы на глазах. Он же не плакал.
Кое-что ему удалось узнать о сестре и брате. Тереска была жива. О ней позаботились родные матери. Сестра жила в Нешаве. Збышек Конверский жил где-то у чужих людей. А Франеку некуда было идти. Командир полка Пилиньский решил оставить мальчика с саперами. Присвоил ему даже звание капрала. Рысека Сивека в то время уже не было в полку. Он поехал с одним солдатом в отпуск в Варшаву и там будто бы нашел отца.
Спустя некоторое время во Влоцлавек возвратилась из-под Сандомира бабушка Ковальская. Жила она где-то у людей, в маленькой избушке, впроголодь. Старшина роты поймал как-то Франека, когда тот нес что-то из солдатской кухни.
— Потихоньку ничего нельзя выносить! — отругал он паренька. — Для твоей бабушки всегда что-нибудь найдется в нашей кухне. Пусть приходит обедать!..
Так прошел почти год. А потом опять произошла встреча с летчиками.
Весной 1946 года батальон 1-го понтонно-мостового полка строил мост. Поблизости в то время размещался 1-й истребительный авиационный полк «Варшава».
Тогда Франеку было уже двенадцать лет. Возраст, когда ребенок начинает задумываться над тем, кем станет в будущем. Когда он увидел форму летчиков и особенно самолеты, ему захотелось только одного — стать летчиком. Он убегал из батальона на аэродром, крутился около механиков, познакомился и подружился с ними, а каждого знакомого офицера просил взять его в авиационный полк.
Наконец он напал на самого командира полка, майора Вихеркевича. У майора было мягкое сердце. Позвонил он полковнику Пилиньскому, и тот дал согласие.
Теперь ему не нужно было тайком убегать на аэродром. С утра до вечера он просиживал здесь с механиками. Подавал им винты и гайки, начищал до блеска металлические части, как и они, ходил весь измазанный маслом. Он был причислен к 3-й эскадрилье.
Но летчики терпели его присутствие на аэродроме только до тех пор, пока продолжалось лето и каникулы. Потом он получил приказ: «Пойдешь в школу!» Он взбунтовался. Уже привык к самостоятельности, к тому, что слишком многого от него не требовали. Пытался прогуливать уроки. Убегал из школы на аэродром, особенно когда были полеты. Но командир эскадрильи просто запретил пускать его на аэродром, и как раз во время полетов. И удивительно, все также придерживались этого мнения: должен учиться! И все при случае повторяли ему:
— Если хочешь стать когда-нибудь летчиком, должен учиться, притом хорошо. Ты сильно отстал. Неучей в авиацию не берут…
Учеба лишь вначале давалась ему с трудом. Потом становилось все легче. Он поверил в свои силы. Из класса в класс переходил со все лучшими оценками. А когда наступали каникулы, он опять мог с раннего утра до ночи находиться на аэродроме. Его всюду охотно встречали, относились к нему по-товарищески и по-отцовски.
Он окончил школу, начал работать авиамехаником. И продолжал учиться. Он уже не помнит, что тогда для него было более важным: аттестат зрелости или первый прыжок с парашютом. И то и другое проходило успешно. Потом были курсы планеристов, первые полеты в аэроклубе…
Кажется, в 1953 году его вызвал командир полка и спросил:
— Ну что, Франек? Чувствуешь себя в состоянии сдавать экзамены в офицерское авиационное училище? А может, хочешь попробовать в военно-техническую академию?
Не раздумывая, выбрал авиационное училище. Тогда ему было двадцать лет. В части уже мало кто помнил, как он появился когда-то здесь двенадцатилетним пареньком, был «сыном полка». Да и для летчиков это уже не имело значения…
Ковальский возвращается мысленно к выпуску, когда получал первую офицерскую звездочку, к торжественному товарищескому обеду, когда рядом с товарищами сидели их родители, а рядом с ним никого не было. Ему было в этот момент грустно. Но потом он подумал, что ведь в те трудные годы бездомного детства он не остался один. Что и советский санитарный батальон, и 6-й саперный батальон, и 1-й понтонно-мостовой батальон, и 1-й истребительный авиационный полк «Варшава» были его родным домом. Его окружили вниманием, воспитывали, выучили, сделали из него человека…