Излагать и оценивать содержание настоящей книги излишне: читатель разберется в нем сам. Но нельзя не остановиться хотя бы коротко на общенаучном значении тех религиозно-мифологических представлений и ритуалов маринд-аним, описание которых составляет видную часть содержания книги.
Надо сказать, что опубликованные Вирцем материалы мифологии маринд-аним не только вызвали самый живой отклик в научной литературе, но в некоторых кругах произвели даже преувеличенное впечатление. Особенно заинтересовали ученых мариндские мифы и поверья о «демах» — тотемических предках. Известный французский философ и этнограф Люсьен Леви-Брюль увидел в этих мифах и поверьях существенное подтверждение своей теории первобытного дологического мышления с его «партиципациями» («сопричастиями») и полным безразличием к логическим законам. Мариндские поверья о демах заняли видное место в очередной книге Леви-Брюля «La mythologie primitive» (Paris, 1935). Еще дальше пошел Адольф Йенсен, виднейший из современных западногерманских этнографов, последователь и преемник известного этнографа-африканиста Лео Фробениуса и его теории «культурной морфологии». Йенсен увидел в демах («божествах-демах» — Dema-Gottheiten) маринд-аним наиболее яркое проявление того, что кажется ему первоначальной формой религии, — если не всякой вообще, то по крайней мере религии земледельческих народов (как известно школа Фробениуса пытается разграничить разные типы «культур» и определить свойственный каждому из них стиль мышления). По мнению Йенсена, в «земледельческих» культурах — самых древних, изучение которых вообще доступно, ибо от «охотничьих» культур сохранились-де полуразрушенные и непоказательные остатки, — важнейшим и коренным религиозным представлением является представление о деме. Этому мариндскому слову Йенсен придает, следовательно, значение научного термина. В чем же особенность мифического образа демы (или божества-демы)? В том, полагает Йенсен, что в отличие от богов современных религий божество-дема существует и действует лишь в доисторические, первобытные времена. Божества-демы жили на земле раньше людей и все создали, а затем они были убиты (кем? теми же демами) и превратились в людей. С этого времени и начали существовать современные люди, животные, растения. Однако жизненная сила демы каким-то образом продолжает действовать и после его гибели, она проявляется в растениях и т. п. Как бы то ни было, но именно смерть или умерщвление божеств-дем — вот что положило, по Йенсену, начало существующему порядку вещей. Так понимает Йенсен смысл и значение мифов о демах, и именно эту идею считает он одной из древнейших форм верований. Отсюда выводит он и ритуальное умерщвление животных или людей, известное во многих религиях: это есть обрядовое воспроизведение мифа об умерщвлении божеств-дем. Йенсен склонен при этом думать, что первоначально господствовала вера в единое божество-дему, а уже впоследствии этот единый образ расщепился на множество образов[2]. В этом пункте концепция Йенсена перекликается с теорией «прамонотеизма» «Венской школы» патера Вильгельма Шмидта, хотя сам Йенсен и пытается отмежеваться от этой школы[3].
Конечно, все это весьма натянуто, искусственно выведено из преданий маринд-аним, описанных Вирцем. Записи Вирца сами по себе вовсе не дают повода для таких метафизических спекуляций. Представления маринд-аним о деме гораздо элементарнее и в то же время вовсе не так специфичны: они по существу очень близки к обычным религиозным представлениям о чем-то таинственном, сверхъестественном.
Ведь сам Вирц писал, что словом «дема» маринд-аним обозначают вообще все странное, необычное, непонятное для них, например какой-нибудь камень причудливой формы, животное необычной величины или с какими-то особыми повадками, глубоких стариков и т. д. Но это же слово служит для обозначения мифических образов предков — большей частью зооантропоморфного вида. Эти образы играют видную роль в мифологии маринд-аним — она, в сущности, вся заполнена рассказами о демах. Следовательно, представления о деме выступают то в личном, олицетворенном, мифологическом, то в безличном, как бы магическом значении[4]. Таким образом, ясно, что нет никакой надобности сочинять по этому поводу новую теорию происхождения религии.