Закончив, Алефео отступил на шаг и посмотрел на то, что создала его душа.
— «И мною сотворено опустошение, — произнес голос за его спиной. — И тенью моего меча падет роса и взойдет солнце». Харабские ученые прошлого удивились бы подобному воскрешению их языка и искусства.
Алефео одним движением повернулся и преклонил колени, задев своей черной одеждой все еще сжатую в руке кисть.
— Милорд, — обратился он.
— Встань, — приказал Сангвиний. — Ты должен помыть кисть, пока щетина не слиплась.
Алефео подчинился, макая кисть в семь каменных чаш с водой и вытирая кусками ткани, которые он сложил рядом с ними. Сангвиний сделал один шаг вперед, не отрывая взгляда от каллиграфической работы, которая вилась по бумажному экрану.
— Не считаешь, что мертвые языки говорят более ясно, нежели голоса живых?
— А они мертвы, если кто — то все еще говорит на них? — спросил Алефео, промокнув щетину кисти мягкой черной тканью второго отреза. — Песня остается песней, даже если она не звучала на протяжении тысячелетий.
— Безусловно, мой сын, — сказал Сангвиний и замолчал, а Алефео вернул чистую кисть на ее место.
— Чем могу служить, повелитель? — спросил Алефео, повернувшись к своему примарху.
— Я отдал приказ о децимации --Х--. Ранее приведенное к согласию население будет расселено по Империуму. Прибудут другие и создадут новые города под этим солнцем. Но эти и все, что они сотворили здесь, будет уничтожено. Их имена будут вычеркнуты, а города стерты с лица земли.
Алефео на секунду замер, а затем кивнул.
— Это было предопределено, как только они использовали подобное оружие.
Глаза Сангвиния двигались по черным словам, написанным на бумаге.
— Приговор требует большего, — сказал он.
Алефео замер, а потом повернулся к чашам с водой, которые использовал для очистки кисти. Он начал сливать воду в грубый глиняный кувшин. В брызгах кружила черная краска.
— Мы все должны нести бремя своей природы, — сказал Алефео, не поднимая головы и сливая краску и воду из шестой чаши.
— Должны. Это ужасно — быть носителем ярости просвещенной эпохи.
Алефео повернулся, когда услышал тихий звон металла о каменный пол.
У ног Сангвиния лежал шлем. На Алефео пустыми глазами смотрело безмятежное лицо, отлитое в тусклом серебре. Ее щеки отмечали капли слез, а макушку венчал лучистый ореол. Это была посмертная маска, созданная умирающим братом легиона в последние часы его жизни, а затем отлитая в серебре. Такие носили только те, кто отказывался от своих имен и служил в рядах разрушителей легиона. Скрыть лицо под такой маской означало принять бремя жестокости, необходимого зла в эпоху просвещения и войны. Это бремя разделяли все в легионе, принимая и оставляя его после выполнения задания.
— Я назначу тебя Господством[1] Воинства разрушения, — сказал Сангвиний.
Алефео посмотрел на шлем, но не подобрал его. Он все еще держал в руках седьмую чашу с водой. Поверхность жидкости была зеркально-гладкой.
— Конечно, милорд, — сказал воин, не забывая контролировать свой голос.
— В этой миссии ты не будешь собой, мой сын. Ты станешь своей задачей. Алефео умрет на то время, пока твои руки будут заняты делом.
— Но вы всегда остаетесь самим собой, милорд. Если я должен участвовать в этом, почему мне даровано прощение анонимностью, в то время как вам — нет?
Ангел улыбнулся, и на лице мелькнула боль. Его выражение в равной степени демонстрировало любовь и печаль.
— Вы все созданы из людей, мой сын. Я — нет. Я не могу отбросить тьму, которую мы должны нести. Она — это я. В тени моих крыльев увядает жизнь, а земля пропитывается кровью.
Алефео склонил голову и опустился на колени, чтобы взять шлем.
Затем он встал, продолжая сжимать в другой руке чашу с окрашенной черным водой.
— Я стану смертью, — сказал он и вылил содержимое седьмой чаши на каменный пол.
Вокруг меня спускаются мои сыновья. Они разбрасывают гранаты, словно семена. Фосфекс загорается белым пламенем и разъедает камни домов. Радиационные гранаты падают и замирают среди растущих пожаров. Они убьют не сейчас. Они останутся здесь, тени нашего пребывания.